– Да, конечно… Только вот где его искать? – безутешно всхлипывала я.
Тем не менее я отправилась на поиски, оставила сумки у стойки, сломя голову обежала весь аэропорт, заглянула в «дьюти фри», в бар, в маленькие магазинчики, обшарила взглядом газетные киоски и все это время слышала голос из громкоговорителя:
«Дон Рамон Ирунья Диас, пассажир рейса авиакомпании «Иберия» 349, следующего в Вену, срочно подойдите к воротам В-26».
Я вернулась, запыхавшаяся, мокрая от пота – одета я была по-зимнему, – в надежде, что увижу его, надутого, с заготовленным приемлемым объяснением. Но уже издалека поняла, что его там нет. Его не было, а сотрудников авиакомпании прибавилось. Меня поджидали двое мужчин и две женщины, все – в форме «Иберии».
– Сеньора, самолет должен лететь, мы не можем больше ждать вашего мужа.
Терпеть не могу, когда меня называют «сеньора», но сейчас я хотела только одного – умереть.
– Не волнуйтесь, такое нередко случается. В конце концов выяснится, что он немножко перебрал, например, – сказала одна из женщин, думая, вероятно, что утешает меня этим.
И пришлось мне пробормотать, что Рамон вообще не пьет.
– Или просто так взял и ушел себе спокойно. Помнишь, как один пассажир сел на другой рейс, чтобы проветриться в выходные дни со своей секретаршей? – сказал своему коллеге мужчина.
Из последних сил я попыталась взять себя в руки и с достоинством ответить, что такого мой муж никогда не сделал бы.
При всем своем отчаянии я уловила в словах сотрудников компании явное раздражение, и это было в некотором роде вполне естественно, если принять во внимание, что им придется выуживать наши чемоданы из багажного отделения самолета, оформление тоже займет время, и вылет задержится часа на полтора. Начальница отделения «Иберии» и мужчина в штатском, который оказался полицейским, еще поговорили со мной несколько минут. Я в десятый раз рассказала про туалет, и полицейский отправился осматривать его.
– Ничего особенного там нет. Я думаю, сеньора, вам следует отправиться домой. Уверен, он в конце концов объявится, такое случается с супружескими парами гораздо чаще, чем вы можете себе представить.
Но что же такое случается с супружескими парами? Слова полицейского казались таинственными и загадочными. Я вдруг почувствовала себя глупой и наивной девчонкой, которая не знает самых простых вещей о взрослой жизни: «Как, ты не знаешь, что мужья имеют любопытное свойство исчезать, войдя в общественный туалет?» Краска залила мне щеки, мне казалось, что виновата я, что ответственность за исчезновение Рамона в определенном смысле лежит на мне.
Представительница «Иберии» видела, как горит у меня лицо, и, воспользовавшись случаем избавиться от такой докуки, попрощалась и ушла. То же сделал и полицейский, и я вдруг оказалась одна посреди совершенно пустого зала вылета, рядом стояла тележка с нашими чемоданами, которые теперь уже никуда не полетят; я оказалась одна, брошенная в пустыне аэропорта, путешествие прервалось, так и не начавшись, я была в полной растерянности, как бывает, когда заблудишься в дурном сне.
В полном отупении и бездействии я провела несколько часов – сколько, не знаю, – ожидая, что свершится чудо и Рамон появится. Несколько раз обошла зал вылета, толкая перед собой неудобную тележку, следила, как пассажиры, рейс за рейсом, проходили пресловутые ворота В-26. Наконец у меня в голове стало укладываться, что он не вернется. Должно быть, он меня бросил, как предполагал полицейский. Или отправился на Багамы со своей секретаршей (хотя Марине шестьдесят лет). А может, и правда, допился до полного бесчувствия и сейчас валяется в каком-нибудь укромном углу. Но как бы он мог все это проделать, не выходя из туалета?! Я же видела, как он туда вошел, но не видела, как вышел.
Я взяла такси и поехала домой, а когда убедилась в том, что и так прекрасно знала: Рамона там нет, отправилась в полицейский участок, чтобы подать заявление. Меня засыпали вопросами, и вопросы все были неприятные: какие у нас с ним отношения, были ли у Рамона любовницы, есть ли у него враги, часто ли мы ссорились, был ли он в последнее время взвинчен, принимал ли наркотики, не изменилось ли в чем-либо его поведение. И хотя, отвечая им, я старалась держаться с полной уверенностью, сам допрос показал мне, как мало внимания я обращала на своего мужа, как плохо знала его, насколько быт и повседневность плотно закрывают от нас жизнь другого человека.
Однако ночью, ошеломленная непостижимостью случившегося, я вдруг почувствовала боль, какой давно не испытывала – боль из-за того, что Рамона нет рядом. В конце концов, мы десять лет жили вместе, спали вместе, притерпелись к храпу и кашлю, к жаре в августе и холодным ногам зимними ночами. Я его не любила, он даже злил меня, и уже долго вынашивала планы, как бы уйти от него, но только он ждал меня, когда я возвращалась из поездок, и только я знала, что по утрам он втирает средство от облысения. Повседневность оплетает нас путами – мы дышим одним воздухом, пот наш смешивается в постели, мы испытываем животную нежность друг к другу, когда неизбежное происходит. И той ночью, бессонной, беспокойной, в пустой постели, я поняла, что должна искать его, должна найти, и тревога меня не отпустит, пока я не узнаю, что с ним случилось. Я несу ответственность за Рамона не потому, что он – мой муж, а потому, что он – моя привычка.