Лусия приехала туда без двадцати два ночи, но недовольный официант отказался обслужить ее, заявив:
– Мы закрываемся.
Ей пришлось выйти и ждать у входа, эффект неожиданности был потерян. Стоял февраль, было холодно, на узких улицах пустынно. Старые дома, облупленные и грязные, казались еще более жалкими и печальными в резком свете уличных фонарей. Сердитый официант с грохотом запер дверь и ушел. Лусия ждала и все больше нервничала. Ночью, в одиночестве, ей было не по себе в центре старого Мадрида. Она уже почти собралась уйти, когда увидела, что к ней бежит девушка.
Девушка совсем молоденькая – на вид ей было не больше двадцати.
– Привет… Я Регина, – сказала она, едва переводя дыхание.
Она была по-настоящему хороша собой, просто красавица, несмотря на плохо прокрашенные светлые волосы, дешевые брюки в обтяжку и кошмарную джинсовую куртку на синтетическом меху с золотыми заклепками на плечах. Но большие зеленоватые глаза смотрели внимательно, с милым и живым выражением, рот был прекрасно очерчен, ростом она оказалась намного выше Лусии – высокая, хорошо сложенная девушка.
– Я не смогла привести его… Он что-то заподозрил… И сразу заспешил… Если мы поторопимся, то нагоним его.
И она действительно так заторопилась, что у Лусии не было времени подумать, во что же она ввязывается. Регина рванула вперед, а Лусия – за ней, они спешно продвигались по городскому лабиринту, лавируя между неправильно припаркованными машинами, пробегая переулок за переулком, один темнее и уже другого, фантастичности городу добавляли блестящие черные мостовые, мокрые от дождя. Наконец Регина свернула в торговый пассаж, ветхую галерею, которая и при свете дня должна была бы казаться мрачной, но сейчас, в темноте, с закрытыми лавками (полуразрушенными булочными, пыльными магазинчиками галантерейных товаров, обшарпанными аптеками), представляла собой декорации настоящего кошмара. Куда она меня ведет, чего в действительности хочет, почему я дала себя вовлечь в эту непонятную авантюру, спрашивала себя Лусия, пробегая по отвратительной галерее; она была оглушена гулом собственных шагов, а в голове мелькали смутные картины кровавых сцен. Но вот галерея кончилась, они вышли из нее и оказались на улице – снова ночь, снова дождь, снова мертвенный свет уличных фонарей. Пройдя галереей, они спрямили себе дорогу – по противоположной стороне, в нескольких метрах впереди них, опустив голову, быстро шел в окружении теней какой-то человек.
– Это он, – прошептала девушка. – Константино.
Регина широкими шагами валькирии поспешила за ним, а Лусия, совсем задыхаясь, семенила за ней. Она видела, как Регина догнала его на горке, видела две склоненные, неслышно перешептывающиеся головы, и вдруг сердце у нее забилось сильнее. Вот и конец поискам, вот разгадка, вот волшебное зеркало. Она сделала над собой усилие и ускорила шаг, преодолевая последние метры подъема. Она подошла к ним сзади, они стояли недалеко от фонаря, и Лусия могла разглядеть мужчину. Он тоже был молод, лет двадцати пяти. Щуплый, невысокий, на ладонь, быть может, выше Лусии, некрасивый, с острыми зубами и мышиным личиком, с гладкими русыми волосами, в которых уже намечались ранние проплешины. Но самым примечательным в нем были глаза, увеличенные толстыми астигматическими линзами очков, эти выкатившиеся от испуга глаза, которые напоминали маленьких рыбешек за стеклом аквариума.
– Простите… Простите… – бормотал он ошарашенно.
Я его не знаю, думала Лусия с торжеством и облегчением, я действительно его не знаю, другой Лусии Ромеро не существует, есть только одна Лусия Ромеро, и это – она. И еще она думала: что все это значит? На редкость уродливый мужчина и прекрасная женщина. Неуверенный в себе мужчина, который мучает женщину, чтобы удержать ее. И женщина-мазохистка, которая любит того, кто ее мучает. Лусия почувствовала близость бездны, раскаленной лавы. В одной из прежних жизней, мелькнуло в голове у Лусии, она могла быть Региной, или Константино, или любовницей, которая дарит своим любовникам кольца. В страдании есть темная зона, ничейная полоса, где все роли перепутываются.
– Ладно… Все в порядке, – ответила Лусия недомерку с выкачанными глазами-рыбками. – Не волнуйся, я тебя простила, для меня это все несерьезно, а вот тебе бы следовало подумать, почему ты так поступаешь, ведь это не совсем нормально.
Конечно, ненормально – или наоборот: как раз очень нормально в этом мире, охваченном общим безумием, в нас обитающим, – то, что Константино выдумал себе другую жизнь, то, что Регина оскорбляла по телефону свою предполагаемую соперницу, то, что Лусия не задумываясь бросилась в погоню за призрачными химерами предрассветного часа. И все это – боль, тревога, недостойная зависимость, нищета дней и ночей – любовь, если уж так принято обозначать эту патологию, эту разрушающую потребность в другом, людоедскую жестокость. Те, кто любят, пожирая других, – каннибалы. Если зло есть вторжение ужаса в будничную спокойную жизнь, то нет большего зла, чем унижающая любовь: из этой черной дыры бросается на человека ревущий и изрыгающий огонь дракон, и начинается падение.
Сейчас, почти через сутки после гибели грабителя, Лусия вспоминала эту старую историю с Константино и Региной и чувствовала, что Адриан вполне может столкнуть ее в эту бездну. Ее отношения с этим молодым человеком становились все более запутанными, все более затягивающими. Она все меньше доверяла ему, но то была подсознательная, инстинктивная подозрительность. Хорошо, Адриан поздно пришел к завтраку в тот день, но становился ли он от этого убийцей? Действительно ли Лусия думала, что Адриан находится в контакте с террористами? Нет, на самом деле она этого не думала. А если так, то откуда столько подозрений и почему она ощущает растущую агрессивность по отношению к Адриану? Дурацкую, неконтролируемую агрессивность, из-за которой она начинала вести себя как глупая девчонка. Так она вела себя сегодня днем, когда Адриан с Феликсом пустились в свои обычные споры.
– Ну да, конечно, я верю, что там что-то есть. Я не говорю «Бог», Бог, как его представляли раньше, я не о нем, но что-то все-таки есть, не знаю что… Например, теория реинкарнации кажется мне вполне разумной, – горячо отстаивал свое Адриан.
– Ах, реинкарнация… А у меня в голове это не умещается. Значит, я должен, к примеру, верить, что в шестнадцатом веке был проституткой? – угрюмо возразил Феликс.
– Конечно нет. Ты все высмеиваешь, все выхолащиваешь.
– Возможно. Но дело в том, что ты веришь не только в реинкарнацию, ты готов поверить во что угодно. Твоя доверчивость всеохватна. Ты умный парень, но иногда на тебя производят сильное впечатление вещи, которые по плечу любому ярмарочному фокуснику. Честное слово, я не хочу тебя оскорбить, но иногда ты отстаиваешь такие невероятные нелепости, а это приводит в полное недоумение. Взять хотя бы твои теории насчет совпадений, молний без грозы и странных смертей, – сказал Феликс.
– Я просто в восторге! Как удобно говорить «я не хочу тебя оскорбить, я не хочу тебя оскорбить», после чего преспокойно оскорблять оппонента. И вообще, не называй меня умным парнем – я прихожу от этого в бешенство. А по делу отвечу: я же не говорю, что у меня есть ответ на все вопросы, и даже не утверждаю, что это – паранормальные явления; я просто отмечаю, что совпадения эти очень странные, и я не единственный, кто не верит в совпадения. Например, Артур Кестлер, очень интересный мыслитель, написал книгу, где показывает, что совпадения…
– Приехали! Твой Кестлер коммунист. А коммунисты – совсем не великие мыслители.
– А вот и нет! Он ведь быстро вышел из партии и написал жестокие книги, где разоблачает сталинизм, так что здесь ты как раз ошибаешься, – похвастался эрудицией Адриан, который был в восторге, что может заработать очередное очко.
– Ничего не значит, что он вышел из партии, он все равно остался каким был. Если ты входил в какую-то партию, значит, мозги твои организованы определенным образом. Анархизм учит думать, читать, развивать собственные взгляды, быть свободным интеллектуально и морально. А коммунисты всегда были сектантами. К ним стекались те, у кого с мозгами слабовато, кто ищет утешения в догмах, им необходима твердая уверенность.