На третий день, когда врачи готовились испробовать на Феликсе очередной, четвертый по счету, антибиотик, мы с Адрианом ненадолго зашли домой, чтобы переодеться, но, быстренько скинув одежду, вдруг оказались в кровати. К тому времени, когда зазвонил телефон, мы задремали. Я вздрогнула и взглянула на будильник. Было семь часов вечера.
– Слушаю.
– Ли Чао. Он ждет тебя в «Седьмом небе». Через полчаса. Захвати письмо голландского друга.
Это был Мануэль Бланко, конечно же он, я сразу узнала его голос, прежде чем он успел повесить трубку.
– Что за идиот? Неужели не мог сообразить, что телефон прослушивается? – кипела я от негодования. – И вдобавок через полчаса! Что это за «Седьмое небо»?
– Наверное, китайский ресторан, – предположил Адриан.
И точно: пришлось заглянуть в телефонный справочник, чтобы узнать адрес. Бульвар Куэста-дель-Рио, 11. Мы бросились одеваться. Такси нам удалось поймать прямо у дверей дома, но поскольку таксист тоже не знал, где находится этот бульвар, мы долго колесили по городу и к ресторану подъехали с опозданием почти на час. Уже стемнело, и пустынный бульвар Куэста-дель-Рио выглядел довольно мрачно, зажатый на всем своем протяжении между стенами заброшенных фабрик, закрытыми механическими мастерскими и пустырями, превращенными в мусорные свалки. В сгущающейся тьме маленький китайский ресторанчик, украшенный мигающими красными лампочками, напоминал праздничную колесницу. Мы с замиранием сердца остановились у дверей, отпустив таксиста, которого тут же как ветром сдуло. Как нам не хватало сейчас Феликса! Конечно, он старый, зато его манера держаться всегда добавляла мне уверенности. Собравшись с духом, мы нажали на круглую витую ручку с изображением дракона и вошли внутрь, оказавшись в прямоугольном зале с семью сервированными для ужина, но пустыми столами. Китайские бумажные фонарики, довольно грязные стены. Запах вареной рыбы.
– Эй! – наконец отважилась я. – Есть здесь кто-нибудь?
Из боковой двери вышла девушка. Ясное дело, китаянка. Совсем юная, с растрепанными волосами, симпатичная.
– Здлавствуйте. Лестолан пока заклыт. Челез полчаса.
– Мы не собираемся ужинать. У нас здесь назначена встреча с сеньором Ли Чао.
Китаяночка изменилась в лице и уже не казалась такой симпатичной.
– Минутку.
Она исчезла за дверью, и я поняла, что пора бежать отсюда со всех ног. Но не успела осуществить свой замысел. Девушка появилась вновь.
– Плоходите.
И мы прошли. Через кухню с потеками жира на стенах и кипящими котлами, в которых два типа что-то все время помешивали; потом через темный коридор и очутились в небольшой комнатке. Китаянка закрыла за нами дверь.
– Садитесь, пожалуйста.
Мы повиновались. Ли Чао оказался довольно грузным мужчиной с одутловатым лицом, напоминавшим спелую сливу. На вид ему было около сорока, одет по-европейски: серый пиджак, черная рубашка без галстука, тщательно застегнутая на все пуговицы. Он сидел за маленьким раскладным столиком, на котором стоял лакированный поднос с чайником и крошечными фарфоровыми чашечками.
– Хотите чаю?
Мы с Адрианом согласно кивнули. Подозреваю, нам просто хотелось чем-то занять руки. Комнатка, где нас принимали, была совсем крохотная, почти все ее пространство занимали раскладной столик и полдюжины дешевых стульев с высокой прямой спинкой. Позади Ли Чао ютился узенький сервант; на нем стояла статуэтка из яшмы, изображавшая старого рыбака, и валялась открытая коробка кукурузных хлопьев «Келлог». Самым необычным в этой комнате было освещение: бумажный фонарик окрашивал все вокруг в розовые тона, причем это был кричащий розовый, приторный, как дешевая карамелька, и ядовитый, из-за чего ты чувствовала себя так, словно находишься внутри огромной рыбьей икринки. Сдохнуть было можно от такого цвета.
Хозяин неспешно разлил чай и пододвинул к нам чашки. Конечно, сахару он не предложил, хотя чай, мало того что был обжигающим, оказался таким горьким, что мог разъесть все внутренности. Я поставила чашку на стол и воспитанно улыбнулась Ли Чао обожженными губами. Я бывала в Китае и знаю, что предварительный обмен любезностями – это святое.
– Значит, вы друзья моего друга Ван Хога…
По-испански он говорил безукоризненно. Я в ответ кивнула, решив, что все-таки это не так обязывает, как вслух произнесенное «да». Потом вытащила письмо и протянула ему через стол.
– Вот записка от него.
Ли Чао взял листок и углубился в чтение, продолжавшееся невероятно долго, если учесть, что записка состояла всего из одной фразы. Потом поднял голову и тоже кивнул. Изобразив на лице самую любезную из своих улыбок, я кивнула в ответ и краем глаза заметила, что и Адриан сделал то же самое. Так мы сидели втроем в этой засахаренной атмосфере кукольного домика, идиотски улыбаясь и качая головой – вверх-вниз, вверх-вниз, словно куклы-неваляшки. За этим милым занятием мы провели минуты две, если не больше.
– Мой друг Ван Хог пишет в своем письме, что вы хотите просто поговорить, – сказал наконец Ли Чао. – Но на самом деле вы хотите послушать. Вы хотите, чтобы говорил я.
Он закрыл глаза и застыл, словно Будда. Или как спящий человек Многочисленные мелкие морщинки веером разбегались от уголков его глаз. Нет, ему, конечно, не сорок, а гораздо больше. Лет пятьдесят, а то и шестьдесят.
– Вы хотите знать, а поиски знания – весьма благородное стремление. Но я не хочу говорить, потому что благоразумие – это тоже весьма похвальное свойство. «Молчание – это друг, который никогда не предаст», как говорит…
– Конфуций, – выпалил Адриан.
Мы оба удивленно взглянули на него.
– Это высказывание Конфуция, – смущенно повторил Адриан.
– Как говорит великий Кун-цзы, которого у вас, действительно, называют Конфуцием, – невозмутимо продолжил Ли Чао. – Я рад, что наш юный друг столь хорошо знает наших классиков, чего, к сожалению, нельзя сказать о нынешней китайской молодежи. Поздравляю. Однако никто из наших молодых, будь они хоть трижды необразованны, а это так и есть, никогда не осмелился бы перебить старшего по возрасту и уважаемого человека, тем более если причиной подобного поведения было непомерное тщеславие юноши, ибо, перебив собеседника, он не сообщил ничего такого, чего бы тот заведомо не знал, а лишь по глупости желал похвастаться своими знаниями. Тем не менее, учитывая его молодость и принадлежность к западному миру, то есть двойное невежество, оставим на сей раз без последствий это проявление явной невоспитанности со стороны нашего гостя. Честно говоря, ваш покорный слуга уже забыл об этом инциденте.
Я скорее почувствовала, нежели увидела, как запылало лицо Адриана; от него в самом деле исходил жар, и к тому же он издавал какие-то нечленораздельные звуки, напоминающие затихающее урчание моторчика перед полной остановкой.
– Извините, – с трудом выдавил он.
– Еще чаю? – предложил Ли Чао безукоризненно вежливым тоном.
Мы усердно закивали головами. Наш хозяин наполнил чашки. Я заметила, что он действует одной левой рукой. Правую он с самого начала держал под столом. Может быть, у него протез, подумала я. Или же он сжимает в ней пистолет? Левая же рука, которой он все делал, иссохшая и морщинистая, была покрыта коричневыми пятнами, а костяшки пальцев изуродованы артрозом. Семьдесят. Ли Чао должно быть никак не меньше семидесяти лет. Если не восемьдесят. Это была рука глубокого старика.