Несколько раз на дню заходил Агриппа с подносами, полными фруктов. Когда лекарь велел забыть о надежде, он сам отыскал на судне одного из рабов, изучавшего медицину в родной Македонии.
— Эти дети нужны будут Цезарю во время триумфа, — сказал Агриппа. — Исцели мальчишку, и получишь от меня сотню талантов.
Однако даже за такую цену, которая обеспечивала ему свободу, македонец не мог ничего сделать. Разочарованный полководец швырнул ему на колени увесистый мешочек с золотом.
— Забирай!
— Но его уже не вылечить, хозяин. Мальчик очень болен.
— Все равно забирай и вон отсюда!
Тот поспешил удалиться, пока господин вдруг не передумал, а я закрыла лицо руками.
— Захлопни дверь, — велел Агриппа. — Октавиана слишком легко заразить. А вас двоих мы переселим в другую каюту.
Увидев, что мы собираемся возразить, он еще жестче прибавил:
— Цезарю вы нужны живыми.
В конце концов, это уже не имело значения. Новую каюту еще только предстояло найти. Тем временем Птолемей застонал. Я держала его за крохотную ладошку, и когда боль становилась нестерпимой, он крепко сжимал ее в кулак и так истово жмурился, словно хотел бы выдавить из глаз целый мир. Мальчик не ел и не пил. К утру его тельце вытянулось и застыло на шелковых простынях.
— Птолемей, — прошептала я.
Братик не шелохнулся.
— Птолемей!
Александр начал трясти его за плечи.
— Проснись! Мы почти приплыли. Проснись!
Даже ложь не заставила малыша открыть глаза. Александр заплакал, а на меня вдруг напало какое-то оцепенение. Может быть, Птолемеи действительно прогневили богов. Может быть, Юба прав и все мы умрем по капризной воле Фортуны.
Отодвинув налипшие на лоб кудри братишки, я медленно разжала ему пальцы — пусть наконец отдохнут — и прошептала:
— Мой маленький царевич.
Тут Александр поднялся с кровати, сжав кулаки.
— Что мы такого сделали? Почему нас карают боги?
Я резко шикнула на него:
— Хоть сейчас не тревожь Птолемея! Достаточно он наслушался при жизни.
Брат опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях.
— За что?
Я не знала ответа.
Когда о случившемся доложили Октавиану, он прислал раба-македонца, чтобы тот похоронил малыша среди волн. Александр отказался подпускать его к ложу.
— В море бросают одних убийц! — кричал мой брат в ярости.
— Простите, господин, таков приказ Цезаря.
— А я говорю: нет! — не унимался он.
В каюту зашел Агриппа, и македонец покачал головой:
— Дети не отдают мне тело.
Полководец посмотрел на Александра.
— Путешествие будет очень долгим. На корабле не найти благовоний для бальзамирования. Пусть Нептун упокоит вашего брата на своем ложе.
Раб принялся заворачивать Птолемея в простыни. Я вытянула шею, чтобы в последний раз увидеть золотоволосую головку и губы, так часто дрожавшие от испуга. После Цезариона этот застенчивый мальчик был настоящим любимцем нашей матери.
Надо было усерднее следить за ним, крутилось у меня в мыслях. Все эти испытания — не для маленького ребенка.
Мы вышли за македонцем на свежий утренний воздух и, миновав царский двор, очутились возле перил. Свита Цезаря была уже в сборе. Жрец Аполлона прочел короткую молитву, которую все, даже сам Октавиан, выслушали с торжественными лицами. Я крепко держала за руку Александра, боясь обессиленно рухнуть на палубу. Когда малыша бросили в море, мой брат побежал к перилам и в отчаянии закричал:
— Птолемей! Птолемей!
— Уведите мальчишку, — распорядился Агриппа, перехватив Александра за локти. — Дайте ему поесть и налейте доброго хиосского вина.
Чтобы выполнить его приказание, потребовалось несколько взрослых мужчин. А я осталась на палубе. Ветер трепал мои волосы, но у меня уже не было сил поправлять их.
Братишку не удостоили даже приличным погребением. По этим жилам бежала кровь Александра Македонского и Марка Антония, а его швырнули в пенные волны, точно преступника. И разве нас, уцелевших, ожидала более сладкая участь? Октавиан посулил не лишать нас жизни — но разве человек, солгавший царице Египта, будто намерен отплыть в Рим через три дня вместо одиннадцати месяцев, остановится перед тем, чтобы обмануть двух сирот? Он и не собирался везти мою мать по улицам как трофей. Однажды Октавиан проделал подобное с Арсиноей[5] — и зрители, вместо того чтобы ликовать, взбунтовались. Людей возмутило подобное обращение с женщиной, тем более царского рода. Маме был уготован единственный жребий — быстрая смерть. Не поддайся она на уловку Цезаря, он отыскал бы другого исполнителя, только и всего. А после того как триумфальное шествие завершится, что может помешать ему расправиться с нами?