Я не понимала, что происходит. Хармион подтолкнула нас к двери, где мать обняла Александра, после чего притронулась к моему жемчужному ожерелью, нежно погладила волосы, руки, щеки.
— Мама! — не унималась я.
— Ш-ш-ш.
Она приложила палец к моим губам, а затем посадила Птолемея к себе на колени, чтобы зарыться лицом в его мягкие кудри.
Октавиан терпеливо ждал, и мне это показалось странным.
— Слушайте все, что скажет вам Цезарь, — произнесла мама. — Делайте все, что вам скажут, ты понимаешь, Селена? Александр, будь осторожен. И позаботься о них.
С этими словами царица поднялась, и прежде, чем на ее лице отразились какие-либо чувства, Хармион захлопнула дверь, оставив нас наедине с врагами.
— Держитесь рядом и молчите, — предупредил Агриппа. — Сначала идем в усыпальницу Александра, потом — в гимнасий.
Мы с братьями шли, взявшись за руки, и с трудом узнавали собственный дворец. Римляне кишели повсюду, выискивая сокровища для казны Октавиана. Резные кедровые кресла, некогда украшавшие главные залы, бесследно пропали. На наших глазах исчезало все, имевшее хоть какую-то ценность: крытые шелком кушетки, подушки, вазы черного дерева на длинных серебряных треногах.
— Откуда он может знать, — шепотом обратилась я к Александру по-гречески, — что солдаты не разворовывают вещи для себя?
— Они не настолько глупы, — ответил Юба на безупречном греческом языке.
Брат предостерегающе посмотрел на меня.
Тут Октавиану впервые пришло на ум заметить нас.
— А что, близнецы довольно красивы, правда? Кажется, они пошли больше в мать, чем в отца. Ты — Александр Гелиос?
— Да, или просто Александр, ваше величество, — кивнул брат.
— Это не царь, — поправил Юба. — У нас его называют Цезарем.
Александр покраснел, а меня затошнило при мысли о том, что он разговаривает с убийцей наших братьев.
— Да, Цезарь.
— Ну а твоя сестра?
— Клеопатра Селена. Обычно просто Селена.
— Луна и солнце, — усмехнулся Юба. — Как интересно.
— А мальчик? — спросил Агриппа.
— Птолемей, — пояснил Александр.
Октавиан скрипнул зубами.
— Этот больше напоминает отца.
Я крепче сжала руку братишки. Уже в переднем внутреннем дворе Агриппа вновь повернулся к нам:
— Не вздумайте открывать рот, пока к вам не обратятся, ясно?
Мы трое кивнули.
— Тогда приготовьтесь, — предупредил он, распахивая дворцовые двери.
На город спустился вечер, и впереди мерцали тысячи факелов. Казалось, сегодня все горожане от мала до велика высыпали на улицы, чтобы прийти к гимнасию. Охранники у ворот приветствовали Октавиана, выбросив правую руку вперед ладонью вниз.
— Тут ни верхом, ни на колеснице не проехать, — заметил Юба, разглядывая толпу.
Октавиан посмотрел на Канопскую дорогу.
— Значит, пойдем пешком.
Юба напрягся и проверил, на месте ли меч и кинжал у бедра. Нумидиец оказался моложе, чем я сначала предположила; похоже, ему не исполнилось и двадцати, однако сам Октавиан доверил этому человеку свою жизнь. И возможно, сделал ошибку. Вдруг еще до отплытия в Рим кто-нибудь из верных людей отца прикончит ненавистного завоевателя.
Мы подождали, пока соберется небольшая свита (несколько египтян и греков, но в основном солдаты, изъяснявшиеся на латыни с ужасным акцентом), и тронулись в путь от дворца к усыпальнице. Любой высокий сановник, побывавший в Александрии, наведывался почтить останки нашего великого предка, и Октавиан не стал исключением.
Мне очень хотелось поговорить с Александром, однако Агриппа строго велел молчать, и, чтобы не плакать о погибшем отце, о Цезарионе или Антилле, я внимательно смотрела по сторонам. Доведется ли нам еще когда-нибудь увидеть улицы Александрии? В горле словно застрял комок, и я мучительно сглотнула. По левую руку остался великий амфитеатр. Как часто мы здесь бывали вместе с папой. Царская ложа располагалась на такой высоте, что из нее открывался вид на остров Антиродос. Дальше стоял Мусейон. Сюда мать послала отца заниматься греческим языком под началом лучших преподавателей, чтобы сделать из него культурного человека. Мы с Александром учились в этих стенах с семилетнего возраста, расхаживая по мраморным залам в обществе образованных мужей, чьи бороды терялись в складках развевающихся гиматиев. К северу от Мусейона высились колонны Библиотеки. Там, на длинных полках из кедра, нашли пристанище полмиллиона свитков; ученые со всего мира приезжали, чтобы приобщиться к собранным в них знаниям. Сегодня в колонных залах царила тьма, и даже веселые огоньки, всегда озарявшие портики изнутри, кто-то успел задуть. Читатели оставили свои занятия и торопились к гимнасию, чтобы своими ушами услышать, какая судьба ожидает Египет. Я безмолвно сморгнула слезы с ресниц.