Прошло много времени, и вот Орион заслышал словно бы слабый отзвук лесных чар: шелест не громче, чем производит дрозд, когда разгребает палые листья, ища насекомых; то возвратился От.
Охотнику не удалось отыскать оленя. От немного посидел рядом с Орионом, посылая стрелы в дерево; но вскоре подобрал свои стрелы, снова подсадил дитя на плечо и зашагал к дому. В глазах Ориона стояли слезы, когда покидали они лес; ибо мальчуган всей душою полюбил тайну вековых сумрачных дубов: мы бы прошли мимо них, ничего не заметив, либо с мгновенным ощущением чего-то позабытого - может быть, послания, что так и не сумели постичь; однако для Ориона души дерев стали собратьями по играм. Мальчик возвратился в Эрл опечаленный, словно пришлось ему расстаться со вновь обретенными друзьями: помыслы Ориона полны были намеков, что получил он от мудрых старых стволов, ибо каждый пень казался ему исполненным глубокого смысла. Когда От привел Ориона домой, Зирундерель ждала у ворот; она не стала расспрашивать малыша о том, как он провел время в лесу, и почти ничего не ответила, когда Орион рассказал ей о своем путешествии: ведьма ревновала воспитанника к тем, чьи чары увели мальчугана от ее заклятий. И всю ночь напролет мальчик охотился во сне за оленем в лесной чаще.
На следующий день он снова сбежал в дом Ота. Но От уже ушел на промысел, ибо ему необходимо было пополнить свои кладовые. Тогда Орион отправился к жилищу Треля, и застал охотника дома, в темной хижине, доверху набитой разнообразными шкурами. "Возьми меня с собою в лес", - попросил Орион. И Трель уселся в широкое деревянное кресло у очага, дабы обдумать это дело как следует и порассуждать о лесе. Он был не таков как От, нет; От говорил мало, и только о вещах простых, ему понятных: об олене, о повадках оленя, о смене времен года; Трель же вел речи о том, что угадал в чаще леса и во тьме времен, в легендах о людях и зверях; особенно же любил он пересказывать предания о лисах и барсуках - те, что узнал, следя за лисами и барсуками в сгущающихся сумерках. И пока Трель, глядя в огонь, задумчиво рассуждал о древних как мир повадках обитателей папоротников и куманики, Орион позабыл о жажде странствий, что звала его в лесные чащи, и смирно сидел себе там на маленькой табуретке, среди теплых щкур, вполне довольный жизнью. И рассказал он Трелю то, о чем ни словом не обмолвился Оту: о том, что верит, будто в один прекрасный день его, Ориона, матушка появится из-за ствола дуба, потому что она до поры ушла в леса. И Трель счел это вполне возможным делом, ибо свято верил всем самым невероятным рассказам про лес.
А потом за Орионом пришла Зирундерель и отвела мальчика назад в замок. На следующий день ведьма снова отпустила воспитанника к Оту; и на этот раз От опять взял малыша с собою в лес. А спустя несколько дней Орион снова пришел в темную хижину Треля, где среди углов и паутины словно бы притаились тайны леса, и снова слушал чудесные рассказы Треля.
И вот ветви леса почернели и застыли на фоне яростно пламенеющих закатов, и зима оковала чарами нагорья, и деревенские мудрецы предрекли снег. И однажды Орион, отправившись в лес с Отом, своими глазами увидел, как охотник подстрелил оленя. Мальчуган следил, как охотник подготовил и освежевал тушу, и разделил ее на две части, и завязал в шкуру так, что вниз свисали голова и рога. От прикрепил рога к тюку, перебросил тюк через плечо и понес домой: он был человеком сильным. Орион же радовался еще больше, чем сам охотник.
В тот вечер Орион отправился к Трелю рассказать ему свою историю, однако у Треля нашлись повести более дивные. И по мере того, как проходили дни, Орион черпал в лесной чаще и в рассказах Треля любовь ко всему, что слышится в зове охотника, и рос и креп в нем тот дух, что замечательно подходил к его имени; однако до поры до времени ничего не выдавало в малыше волшебного происсхождения.
Глава 12.
РАСКОЛДОВАННАЯ РАВНИНА.
Когда Алверик понял, что Эльфландию он утратил, уже наступил вечер: два дня и одну ночь провел скиталец вдали от Эрла. И во второй раз Алверик улегся спать на той же самой каменистой равнине, с которой отхлынула Эльфландия; на закате восточный горизонт четко выступил на фоне бирюзового неба черной, зубчатой линией утесов, и ни малейшего следа Эльфландии не различал взгляд. Замерцали сумерки: земные сумерки, а вовсе не та густая и плотная преграда, которую разыскивал Алверик, - преграда, что пролегает между Эльфландией и Землею. Вышли звезды: ведомые нам звезды, и под их знакомыми созвездиями странник уснул.
Алверик проснулся на рассвете, порядком продрогший; птицы не пели, по-прежнему слышались голоса прошлого, тихие и далекие: медленно уплывали они прочь, словно грезы, что возвращаются в страну снов. Юноша задумался, а суждено ли им снова вернуться в Эльфландию, или же волшебная страна отхлынула слишком далеко. До боли в глазах он вгляделся в восточные дали, но так и не увидел ничего, кроме скал этой пустынной земли. Тогда Алверик снова повернул в сторону ведомых нам полей.
Странник шагал назад сквозь холод; былое нетерпение совсем оставило его. Со временем Алверику удалось немного согреться от ходьбы, а позже еще немного под лучами осеннего солнца. Он шел весь день; солнце запылало в небе огромным алым шаром, когда скиталец вернулся, наконец, к хижине кожевника. Алверик попросил поесть, и старик оказал гостю радушный прием. В горшке хозяина закипала еда для его собственной вечерней трапезы; очень скоро Алверик уже сидел за старым столом, а перед ним стояло блюдо, полное беличьих лапок и мяса ежей и кроликов. Старик отказывался приступить к ужину, пока Алверик не насытится, но прислуживал гостю столь заботливо, что Алверик почувствовал: удобный момент настал. Молодой правитель повернулся к старику в тот момент, когда хозяин потчевал его спинкою кролика, и издалека завел разговор об Эльфландии.
- Сумерки теперь дальше, чем прежде, - молвил Алверик.
- Да, да, - откликнулся старик ничего не выражающим голосом, что бы уж там не было у него на уме.
- Куда они отступили? - спросил Алверик.
- Сумерки, сударь? - переспросил хозяин.
- Да, - отозвался Алверик.
- А, сумерки, - молвил старик.
- Преграда, - пояснил Алверик, сам не зная, почему, понижая голос, граница между здешним миром и Эльфландией.
При слове "Эльфландия" взгляд старика сделался совершенно непонимающим.
- А, - сказал он.
- Старик, - настаивал Алверик, - ты знаешь, куда исчезла Эльфландия.
- Исчезла? - повторил старик.
Это простодушное изумление не может быть притворством, подумал Алверик; но должен же знать этот человек, по крайней мере, где Эльфландия находилась прежде; ведь только два поля некогда отделяли порог хижины от волшебной страны.
- Раньше Эльфландия начиналась на следующем поле, - сказал Алверик.
Старик обратился взором к прошлому, и некоторое время словно бы вглядывался в былые дни, а затем покачал головой. Алверик не сводил с кожевника пристального взгляда.
- Ты знал об Эльфландии, - воскликнул он.
Но старик опять промолчал.
- Ты знал, где пролегала граница, - настаивал Алверик.
- Я стар, - откликнулся кожевник, - и спросить-то мне не у кого.
Услышав это, Алверик понял, что старик думает о своей покойной жене; и осознал странник не менее отчетливо, что будь она жива и находись в эту самую минуту здесь, в комнате, все равно ему, Алверику, не удалось бы узнать об Эльфландии ничего нового; нечего тут было добавить. Однако что-то похожее на досаду заставляло Алверика продолжать разговор на запретную тему даже после того, как юноша понял: дело это безнадежное.
- Кто живет к востоку отсюда? - спросил он.
- К востоку? - отозвался старик. - Сударь мой, разве нет на свете севера, и юга, и запада, что вам так уж понадобилось глядеть на восток?
На лице кожевника застыло умоляющее выражение, но Алверик мольбе не внял.
- Кто живет на востоке? - повторил он.
- Никто не живет на востоке, сударь, - отвечал старик. И воистину, не солгал.
- Что же там было раньше? - спросил Алверик.
И старик отошел, дабы присмотреть за горшком с жарким, и что-то пробормотал про себя, отвернувшись, так, что с трудом можно было разобрать слова.
- Прошлое, - молвил он.