А вот дедушка Торкиль сдавал прямо на глазах. Не столь и опасная рана у него на голове никак не заживала, да и стар он был очень, слабел. Ко времени поста он вообще впал в бессознательное состояние. Конечно, ему уже перевалило за восемьдесят, и я не знала больше никого, кто достиг бы столь почтенного возраста. Ведь Торкиль сражался ещё при Гастингсе и считался одним из самых почитаемых людей в Дэнло. По крайней мере, среди моих соплеменников.
И вот старый Торкиль из Ньюторпа тихо скончался одним туманным утром в середине декабря. Элдра сидела с ним до последнего. Когда же мы стали готовить тело к погребению, она отозвала меня, чтобы поговорить.
Я давно заметила, что ей надо выговориться. Что-то бродило в её душе, гнездилось, как тёмный нарыв. Конечно, пережить такое надругательство... Но именно в таком состоянии страждущий более всего нуждается в доброте и участии. Поэтому, когда она позвала, я сразу пошла с ней.
Мы уединились в моей опочивальне, сидели подле очага.
— После Торкиля в роду остался только Альрик, — сказала наконец Элдра. — Альрик и я. Но я долгое время считалась бесплодной и очень переживала от этого. И вот теперь поняла, что беременна.
Я радостно сжала её руки, но моя улыбка погасла, едва я увидела её взгляд — тёмный, полный желчи.
— Мне неведомо, кто отец ребёнка — Альрик ли, муж мой, или кто-то из негодяев, насиловавших меня.
Я собралась с духом. Сейчас либо я успокою её, либо она окажется в пучине полной безысходности. И я довольно жёстко сказала, что у неё всегда остаётся надежда, что ребёнок — плод её любви, и она должна любить и оберегать его. Ибо теперь род Торкиля Ньюторпа не прервётся. Не позволила ей возразить ни слова, даже накричала. И похоже, мне всё же удалось на неё воздействовать.
— Альрик никогда не должен узнать о твоих сомнениях. Бог дал тебе счастье материнства, вот и прими это, как дар Его. И не разрушай то счастье, какое познала в браке с супругом.
На последних словах мой голос вдруг сорвался. И как-то само собой вышло, что уже не я увещевала Элдру, а она меня. Ведь всё-таки мы были подругами.
Похоронить тана Торкиля было решено у церкви Святого Дунстана. И когда мы двигались к церкви — впереди несли гроб с покойником, следом шли в трауре Элдра, я, мои люди и ещё отряд вооружённых стражников, — получилось, что у Торкиля внушительный эскорт в его последнем пути. Но оказалось, что кто-то успел упредить саксов о похоронах у Святого Дунстана, и к церкви в фэнах съехалось немало окрестных танов. Прибыл и внук покойного, Альрик (Элдра так и кинулась к нему); был и тучный Бранд, и Хорса, — конечно же, Хорса, ведь уже было известно, что именно он стоял во главе мятежных саксов. Завидев меня, Хорса презрительно скривился, но хоть не выказывал прилюдно непочтения, держался достойно до самого окончания похорон.
Утрэд всё время был напряжён. Он же первый почуял опасность. Я видела, как изменилось его лицо, как он припал ухом к земле, потом быстро поднялся.
— Немедленно уезжайте. Скорее!
Норманны, очевидно прослышав о похоронах, напали большим отрядом и сразу с нескольких сторон. Одна за другой из тумана возникали фигуры всадников, доносилось неистовое ржание коней, лязг стали. Мы уже были в лодках, а у церкви, за пеленой тумана, кипел жаркий бой — саксы удерживали нападающих, пытающихся отрезать нам путь к отступлению. А тут как на грех заголосила Эйвота — у неё начались схватки, и только уже в пути я обнаружила, что с нами нет Элдры.
Утрэд вернулся только часом позже — живой и невредимый. Он сообщил, что норманны отброшены, а Хорса самолично раскроил топором череп Нортберту де Ласи и теперь ходит в героях. Элдра же не пожелала расстаться с мужем и ушла с ним в лагерь мятежников.
Но тогда меня куда более волновало состояние Эйвоты. Мы еле успели привезти её, дотащить до зала, где она вдруг рухнула на пол, расставила ноги, стала тужиться. Труда тут же вытолкала меня, сказав, что скоро мне самой рожать и не следует пока видеть такое. А вот о Ральфе хлопотавшие подле роженицы женщины совеем забыли. Он ведь был таким тихим и неприметным на своей лежанке в углу, к нему привыкли, как к предмету обстановки. Опомнились, только заметив, что он стоит прямо над ними, бледный и дрожащий. Но было не до него. Ребёнок уже выходил, так что бедняга Ральф видел все. Грохнулся тут же в обморок. Пришлось возиться и с ним, и с Эйвотой, и с её ребёнком. Девочкой.