Приняв у служанки окованный серебром рог, она с поклоном протянула его мне:
— За встречу и ваше возвращение домой, сэр Эдгар.
Чтобы показать, что вино не отравлено, она сделала традиционный глоток. Я же с удовольствием допил родной пенный эль и проследовал в дом. Всю его центральную часть занимал обширный зал. Пол был глинобитный, но застланный свежим тростником. Посредине располагались два больших открытых очага на каменных подиумах. В них горел огонь, дым поднимался к открытым наверху отдушинам. Сам зал был такой ширины, что поперечные балки подпирались резными столбами — это создавало впечатление, словно мы в храме. На стенах под скатами кровли располагался ряд окон, закрытых сейчас ставнями, как и полагалось в холодное время. Вдоль них шли галереи на подпорах, на которые выводили двери из боковых покоев и спален.
Здесь уже всё приготовили к моему приезду. Столешницы сняли со стен и установили на козлах буквой «п». Главный стол, накрытый скатертью, располагался по центру на небольшом возвышении, а за ним стояло кресло хозяина — я узнал кресло отца с высокой округлой по верху спинкой. А за ним на стене я увидел уже повешенный яркий ковёр из тех, что привёз с Востока.
Леди Риган проследила за моим взглядом и, похоже, смутилась.
— Я не имела права вешать его здесь без вашего позволения. Но когда я распаковывала товары, то решила, что там ему будет самое место — и от копоти очагов далеко, и как раз на виду. Но если вы прикажете убрать, я выполню вашу волю.
Но я не стал ничего менять и как можно мягче поблагодарил её. Она, вдова, не родившая ребёнка, словно чувствовала себя чем-то лишним в доме, куда вернулся его настоящий хозяин. По нашему саксонскому обычаю, я должен был выделить ей её вдовью часть наследства, по нормандскому — только вернуть приданое. Но своё приданое она превратила в Гронвуд, и я не знал, как мне заговорить об этом.
Риган вела себя несколько нервно — то начинала привычно распоряжаться, то вдруг принималась спрашивать моего разрешения на все подряд. Узнав, что я хочу обмыться с дороги, она тут же отвела меня в боковой придел дома, где уже была приготовлена лохань, а на огне грелись котлы с водой. Действительно предусмотрительная особа. По традиции, хозяйка дома мыла гостя. Но я был и гость, и хозяин, а она госпожа, оказавшаяся в роли приживалки. Поэтому мы не знали, как себя вести, пока я в конце концов не разделся и не сел в лохань. И тут заметил, что Риган стоит в углу, прижав к себе кувшин. Она так глядела на меня, что я смутился. И скрыл смущение за скабрёзной усмешкой.
— Что, вам есть на что поглядеть, миледи?
Это было грубо и зло. Риган залилась краской.
— Я просто... — она набрала в грудь побольше воздуха. — Я никогда не видела такого сильного мужчину.
Она добавила в лохань ароматной воды, не глядя на меня, стала намыливать ветошь.
— Вы очень схожи лицом с Этельстаном, сэр, — негромко заговорила она через минуту. — Когда вы только въехали во двор и сняли шлем, мне даже плохо стало, так вы схожи. Но он всегда был таким мальчиком, мой милый муж... — совсем тихо докончила она.
Я молчал. Сам помнил, что Этельстан был слабым и болезненным. Риган же была крепкой, здоровой женщиной. Почему же она не понесла от него?
— Сколько лет вы прожили с моим братом?
— Три года. И это были лучшие годы в моей жизни.
И это говорила женщина, всю жизнь проведшая при дворе знатных особ и, по слухам, наперсница и подруга императрицы Матильды! Выходит, всё это ничего не значит по сравнению с жизнью в старом бурге вместе с больным мужем и ворчливым свёкром. И в её голосе звучит искреннее чувство.
Но всё же я был циником, и в голову полезли всякие подозрения: я походил на Этельстана, но я здоров, крепок, я стал хозяином в усадьбе, которую она три года считала своей. А у норманнов есть обычай, по которому один из братьев умершего должен жениться на его вдове, если не хочет, чтобы её приданое или вдовья часть ушли из семьи. Не рассчитывает ли на это Риган? И чтобы расставить все по местам, я сказал, что помолвлен с единокровной сестрой её былой госпожи, Бэртрадой.
Я не смог проследить за её реакцией, так как Риган как раз выливала на меня воду из ушата. Когда же заговорила, голос её звучал почти весело, хотя и без должного почтения: