— Может быть, это временное, до тех пор, пока не найдут вакцину?
— Я шокирую тебя, — говорит он раздраженно и беспрерывно катает по скатерти маленькие шарики из мягкого белого хлеба.
— О нет, что ты, папа, — возражает она.
— Оттого, что становишься старше, не перестаешь желать. Но я не плачу за это, я никогда не платил, — говорит он.
Она не хочет слышать этого. Он выпил вина в кафе, а теперь еще шампанское, но он не пьян. Но то, что говорит Джекоб, на грани непристойного. Чистые мальчики! Как грязно это звучит. Он все время говорит не то. Он совсем не тот человек, которого она хотела видеть. Нет ни прежнего ума, ни сочувствия, ни очарования. Он стал грубым и мрачным.
— Мне кажется, в Америке люди очень дисциплинированны. — Она смотрит на него, ожидая поддержки, и продолжает: — Они вырабатывают точку зрения по какому-нибудь вопросу и потом так и живут, — говорит она.
— Это потому, что они слишком рассудочны, — говорит Джекоб. — Они ничего не знают о соблазне, об искушении, которому нельзя противостоять.
— Они борются с ним, — говорит Флоренс, — потому что у них есть цель, которая значит больше, чем удовольствие.
— Они не понимают, что такое истинная красота. Некоторые люди являются непреодолимым искушением. Это не то же самое, что быть просто красивым, это нечто большее…
Он смотрит на нее так пристально, что у нее возникает желание спросить, не обладает ли она такой красотой, не может ли и она быть непреодолимым искушением. Но об этом отца не спрашивают, особенно когда он такой мрачный и грубый.
— Непреодолимое искушение. Это единственное соображение, которому нужно следовать. Но если вы уступаете ему — а вы должны это сделать, — ваша жизнь терпит крах.
— А если нет? — спрашивает Флоренс, надеясь привести пуританские доводы Нового Света. — Я хочу сказать, что есть много вещей, помимо удовлетворения плоти.
— А если нет, — отвечает отец, — что тогда?..
Флоренс дожидается шести, чтобы позвонить Бену. После ленча с Джекобом она вернулась в «Ритц», домой в «Ритц» — ей нравится, как это звучит, чтобы вздремнуть и проснуться к чаю, который она заказала на пять тридцать.
Она звонит в Нью-Йорк.
— Дорогой! — говорит она, растягивая «а», но голос звучит натянуто.
— Ты где? — спрашивает он.
— В Париже.
— Я знаю. Где ты остановилась?
Флоренс не отвечает.
— В квартире Сильви?
— У нее здесь нет квартиры.
— Тогда где же? Флоренс, я не спал всю ночь. Я вымотан. Не поступай так со мной. Где ты?
— Ты работал?
— Да, — отвечает он. — Я закончил серии. Мои глаза меня убивают, но тебя это не волнует.
— Я в «Ритце», — говорит она.
— Правда? — Он, видимо, чувствует внезапную слабость. А потом вопросы: — А Роджер все еще там? И Андре? На каком ты этаже?
Она отвечает ему, что никак не может запомнить имя портье, сообщает, что сегодня вечером обедает с Джекобом.
Он дожидается ее в холле, как накануне Пол. На ней новое черное «посольское» платье, на шее — черный кружевной шарф, чтобы не выглядеть слишком оголенной за столом.
— Куда мы? — спрашивает она.
Он берет ее под руку и ведет через холл, а потом по длинной галерее, по обеим сторонам которой расположены витрины. Ей хочется остановиться и рассмотреть товары, но теперь его очередь тащить ее за руку, чтобы заставить идти быстро.
Бритвы, бусы, флаконы духов, свитера, туфли, янтарные шкатулки, великолепные халаты, соломенные шляпки, меховые воротники, коралловые ожерелья, вазы…
Они сидят в дальнем конце зала. Стулья в стиле эпохи Людовика XV, с маленькими медными крючками на подлокотниках для дамских сумочек. Джекоб в блейзере и чистой белой сорочке. Он скребет ногтем большого пальца отворот ее платья.
— Что-то пристало, но отчищается, — говорит он. — Ты выглядишь просто чудесно.
— Как Джулия? — спрашивает она.
— Почему как Джулия? — Его лицо покрывается красными пятнами. — Да, как Джулия, — вдруг спохватывается он.
— Я правда похожа на нее? — опять спрашивает она.
— У тебя жизнь счастливее, чем была у нее, — говорит он. — Ты не будешь делать таких же ошибок.
Его лоб блестит от пота. Кажется, он хочет ей что-то сказать, и она ждет этого на протяжении всего обеда, но он так ничего не говорит. После кофе приносят счет, и Флоренс ожидает, что отец заплатит.
— Ты же можешь подписать счет, правда? — говорит он. — Ты же живешь в этом отеле.
Она протягивает руку к счету, как будто именно она и собиралась платить. Флоренс не знает, что подумает об этом Марк; счет на тысячу четыреста франков, а она не поинтересовалась в Нью-Йорке, готовы ли они оплатить подобные расходы. «Флоренс Эллис», подписывает она. Она обводит глазами зал, и ей хочется за соседним столом увидеть Пола. Она все еще ждет его звонка…