Все меняется после того, как соприкасаются руки. После этого вы перестаете лгать, притворяться. Вы сдаетесь после того, как соприкасаются руки? Нет, это приходит позже. После поцелуя или когда соприкасаются тела?
Они гуляют. Потом сидят где-то, между ними маленький столик, на нем высокие бокалы…
— Так какой же наукой вы занимаетесь?..
Он протягивает свои руки к ее, и после соприкосновения уже не нужно никакого ответа.
Его палец пробегает по ее щеке. Она видит, как слегка кривится его рот, верхняя губа обнажает белые зубы, она понимает, что это улыбка. Его голубые глаза больше, чем просто голубые, их радужная оболочка обведена темно-серым. Он наблюдает за ней.
Он не похож ни на кого из тех, с кем она была прежде знакома.
Он обхватывает руками ее запястья и чувствует, как бьется ее пульс под прозрачной кожей.
Она дотрагивается до его виска…
На ее лице внезапное замешательство.
— Что такое? — спрашивает он. Нерешительность очаровательна только в первый момент, но не более того.
— Все происходит очень быстро, — говорит она. — Но еще ничего не произошло, — возражает он.
— Все равно очень быстро, — повторяет она. — Мне кажется, это нехорошо.
— Перестань пытаться думать, — говорит он. — Это тебе не поможет.
Но она хочет рассказать обо всем, прежде чем что-либо начнется: ее отец и Феликс, Джулия и Феликс, Бен и посол… Она пытается:
— Я проснулась сегодня утром в Париже, я не дома, для меня сейчас не полночь, а более позднее время и я не знаю, где я живу. Я так устала, а теперь еще вот это… Я должна все объяснить. — В ее глазах стоят слезы.
— Почему ты думаешь, что должна объяснять что-то? Я же ни о чем тебя не спрашиваю.
— Я не даю тебе спать, ты можешь заболеть из-за меня, я слишком стара, чтобы иметь детей, а Париж для женщин постарше, а в Нью-Йорке ни у кого нет времени, чтобы влюбиться, — проговорила она на одном дыхании.
— И нас может сбить машина, — добавляет он, — а завтра может упасть бомба или случится землетрясение, да и мало ли что может быть! Чего ты боишься? Почему ты так напугана?
— А ты не боишься?
Он отрицательно качает головой.
Она сужает глаза. Он, может быть, бациллоноситель. Он, может быть…
— Ты гомосексуалист? — спрашивает она.
— Что? — уставился он на нее. Романтичный сумрак бара превращается в плотную темноту. — Ты хочешь спросить, нет ли у меня СПИДа?
— Нет, я хочу спросить, знаешь ли ты моего отца? — Вопрос настолько нелеп, что он не обращает на него внимания и продолжает:
— Ты хочешь знать, в порядке ли мой анализ? Да? — Он явно оскорблен; за кого она его принимает?
— Я хочу спросить: знаком ли ты с моим отцом? Это очень важно. — Ее рука лежит на его руке. Ее тон убеждает его в том, что для нее это действительно важно.
— Естественно, нет, — говорит он. — А должен?
— Ты должен понять! Это очень сложно, но попробуй меня понять… — Она начинает плакать, вытирая глаза салфеткой, потом сморкается. Неужели он не может ее понять? Или она неспособна ничего объяснить?..
— Ты хочешь, чтобы я все понял с самого начала или мне позволено узнать все по порядку? Я согласен на полную откровенность, но у событий должна быть последовательность.
Он любым путем хочет удержать эту женщину, похожую на мальчика, с походкой восемнадцатилетней девушки, которая нетвердо стоит на высоких каблуках, такую беззащитную и искреннюю.
— Я хочу, чтобы все имело смысл, — очень осторожно говорит она. — Что бы ни происходило между нами. Моя жизнь была очень сложной, и либо ты часть того, что уже было, либо ты что-то новое. Я должна знать это, понимаешь. Не может быть того или другого понемногу. Это невозможно. Мне бы хотелось тебя знать. Я не хочу слепо доверять, притворяться, что все, что происходит, замечательно.
Она замолкает, чтобы перевести дыхание. Он протягивает ей бокал, и она делает глоток, потом продолжает:
— Везде ловушки, везде! Все, до чего я дотрагиваюсь, отравлено, испорчено, искажено, понимаешь? Искажено настолько, что рассыпается в прах…
Пол сидит неподвижно. Он второй раз выступает в роли ее исповедника. Он может сказать, что готов ей помочь, но… но он любит ее. Непонятное чувство. Эта женщина явно полусумасшедшая, но такая необычная, такая притягательная.
Она хочет отдать ему себя и в то же время не хочет дать ничего.
— Ты не устал? Ведь уже поздно? — спрашивает она.
— Я в другом часовом поясе, так же, как и ты. Я прилетел сегодня из Калифорнии. Для меня еще рано.
— А для меня поздно, слишком поздно!
— Не хнычь, — говорит он.