Конни мысленно согласилась с мужем. Бывают же такие люди, обиженные или обделенные, кто никак не приспособится к жизни, и толку от таких людей никакого.
Соблазнился хорошей погодой и Клиффорд — тоже решил поехать в лес. Дул холодный ветер, но не сильный — с ним не приходилось бороться, — солнце, точно сама жизнь, дарило светом и теплом.
— Поразительно, — заметила Конни, — в такой чудный день будто оживаешь. Обычно даже воздух какой-то мертвый. Люди умертвили даже воздух.
— Ты считаешь — люди виноваты? — спросил Клиффорд.
— Да. Их неизбывная скука, недовольство, злоба губят воздух, жизненные силы в нем. Я просто уверена в этом.
— А может, некие атмосферные условия понижают жизненные силы людей?
— Нет, это человек губит мир, — стояла на своем Конни.
— Рубит сук, на котором сидит, — подытожил Клиффорд.
Моторчик в кресле натужно похрипывал. На зарослях лещины повисли золотистые сережки, на солнечных проталинах раскрылись ветреницы, ликуя и радуясь жизни, — точно память о прошлом, когда так же радоваться жизни могли и люди. А цветы пахли как яблоневый цвет. Конни собрала Клиффорду букетик.
Он принялся с любопытством перебирать цветы.
— «Покоя непорочная невеста, приемыш вечности и тишины», — процитировал он из Китса. — По-моему, это сравнение больше подходит к цветам, нежели к греческим амфорам.
— Непорочная… порочный — какое ужасное слово! — воскликнула Конни. — Опорочить все на свете могут только люди.
— Ну, как сказать… «Все на свете могут эти, как их… слизняки», — перешел он на детскую дразнилку.
— Да нет, слизняки лишь пожирают, никакая иная, кроме человека, живность не порочит природу.
Она рассердилась на Клиффорда, вечно он все обращает в пустые слова, в прибаутки. Фиалки у него — по Мильтону — «нежнее Юноновых век», ветреницы — по Китсу — «непорочные невесты». Как ненавистны ей слова, они заслоняют жизнь, они-то как раз и порочат все на свете, готовые слова и сочетания высасывают соки из всего живого.
Не удалась эта прогулка. Меж Клиффордом и Конни возникла некая натянутость. Оба пытались ее не замечать, но от этого она не пропадала. Вдруг со всей силой женского наития Конни начала рвать узы, связующие ее с Клиффордом. Хотелось освободиться от него, от пут его ума, слов, от его одержимости собственной персоной, неизбывной, нескончаемой самовлюбленной болтовни.
Снова зарядили дожди. Но через день Конни снова пошла в лес, не убоявшись погоды. И сразу направилась к сторожке. Дождь был совсем не холодный, лес стоял молчаливый и задумчивый, сокрытый пеленой измороси.
Вот и поляна. Никого! Сторожка заперта. Конни села на бревенчатое крыльцо под навесом, свернулась калачиком, чтобы подольше сохранить тепло. Так и сидела, глядя на дождь, слушала, как он едва слышно шуршит по земле, как вздыхает ветер в вершинах деревьев, хотя казалось, что ветра нет вообще. Вокруг стояли могучие дубы, почерневшие от дождя, полные жизни, дерзко раскинув сильные ветви. Травы на земле почти не было, там и сям выглянули первоцветы, кое-где виднелись кусты калины и сизо-бурые заросли куманики. Прошлогодний папоротник полег и скрылся за зелеными круглыми листиками анемонов. Может, здесь одно из неопороченных мест. Неопороченное! А весь мир погряз в пороке.
Но не все можно опорочить. Банку сардин, например. А сколько таких, закрытых со всех сторон, женщин на свете! Сколько мужчин! Но земля беззащитна, ее всякий опорочит…
Дождь стихал. В дубраве чуть посветлело. Конни хотела идти дальше, однако с места не тронулась. Ее уже пробирал холод. Но обида, снедавшая душу, давила и не пускала, сковала по рукам и ногам.
Опорочена! Да, она опорочена, хотя ее никто и пальцем не тронул. Опороченность мертвыми словами неприлична, а мертвые идеи — словно навязчивый бред.
Подбежала мокрая бурая собака, но не залаяла, завиляла хвостом, слипшимся — точно перо — торчком. Следом вышел мужчина в мокрой черной клеенчатой, как у шоферов, куртке; лицо у него тронул румянец. Конни показалось, что он внутренне напрягся, хотя и не замедлил шаг; а она так и стояла на сухом пятачке под навесом. Он молча козырнул и двинулся прямо на нее. Конни посторонилась.
— Я ухожу, — сказала она.
— Вы ждали, чтоб зайти? — спросил он, глядя мимо Конни на сторожку.
— Да нет, я всего несколько минут под навесом посидела, — спокойно и с достоинством ответила она.
Он посмотрел на женщину. Похоже, она замерзла.
— Значит, у сэра Клиффорда второго ключа не нашлось, — вывел он.
— Нет, и не надо. Здесь на крыльце сухо. До свидания! — Как ей претил его просторечный выговор!
Он внимательно посмотрел на нее. Потом поднял полу куртки, сунул руку в карман брюк и вытащил ключ.
— Хотите — берите, вот вам ключ, а я птичник в другом месте устрою.
Конни посмотрела ему в лицо.
— Не понимаю.
— Что же не понимать-то? Я найду, где фазанов растить. Вам здесь нравится, вот и приходите. И в мои дела встревать не будете, — говорил он очень небрежно, глотая звуки, и Конни не сразу поняла, что он имеет в виду.
— Зачем вы коверкаете язык? Говорите как положено, — холодно попросила она.
— Надо ж! А я-то думал, что как положено говорю.
Конни замолчала, в душе разгорался гнев.
— Так, значит, коли вам ключ надобен, берите. Нет, пожалуй, я завтра вам его дам, а пока тут приберу, чтоб чин-чинарем все было.
Конни разозлилась не на шутку.
— Мне не нужен ваш ключ! Я не хочу, чтоб вы отсюда уходили! Я не собираюсь выгонять вас из собственной сторожки, увольте! Мне просто хотелось иногда приходить сюда; посидеть, как сегодня. Впрочем, и на крыльце неплохо, так что оставим этот разговор.
В голубых глазах егеря вспыхнул недобрый огонек.
— Что вы, — заговорил он, снова растягивая звуки и проглатывая окончания. — Вашей милости здесь рады, как солнышку ясному, пожалте вам и ключ, и все что душеньке угодно. Только у меня тут работы непочатый край, за птицей глаз да глаз нужен. Зимой-то я сюда и не заглядываю, а вот весной для сэра Клиффорда фазанов надобно растить. Разве вашей милости угодно, чтоб я тут мельтешил да стучал-колотил, пока вы тут.
Конни слушала со смутным удивлением.
— С чего вы взяли, что помешаете мне? — спросила она.
Он пытливо посмотрел на нее.
— Вот незадача! — бросил он значительно.
Конни покраснела.
— Ну что ж! — наконец решилась она. — Не стану вас беспокоить. Хотя я не прочь сидеть тут и смотреть, как вы возитесь с птицами. Мне это даже по душе. Но раз вы считаете, что я вам помешаю, не бойтесь, я не стану вам докучать. Вы же не у меня служите, а у сэра Клиффорда.
Странно прозвучали эти слова даже для самой Конни, с чего бы? Но задумываться она не стала.
— Что вы, ваша милость. Эта сторожка принадлежит вам. Она к вашим услугам в любое время. А меня можно за неделю отсюда выдворить. Стоит только…
— Только что? — опешила Конни.
Он по-шутовски заломил шляпу.
— Стоит вам только захотеть — и сторожка ваша, приходите, когда хотите. Я не буду под ногами крутиться.
— Но почему ж вы так! Вы же культурный человек. Вы, может, думаете, я вас боюсь? Почему я вообще должна на вас внимание обращать? Какое мне дело, там вы или нет? Почему это должно меня волновать?
Он посмотрел ей в лицо, и губы его тронула недобрая усмешка.
— Ни в коей мере вас это волновать не должно, ваша милость. Ни в коей мере.
— Тогда в чем же дело?
— Прикажете сделать для вас второй ключ?
— Нет уж, благодарю вас! Не нужно.
— Я все ж сделаю. Запасной ключ не помешает.
— Мне кажется, вы чересчур дерзки. — Конни раскраснелась, задышала тяжело.
— Что вы, что вы? — торопливо проговорил он. — Не говорите так! Что вы! Ничего такого и в мыслях не держал. Я только подумал, раз вы сюда пришли, мне убираться надо, другое место искать. Но раз ваша милость на меня внимания обращать не будет, тогда… это же сэра Клиффорда сторожка, и все будет как ваша милость пожелает. Как вам угодно; только на меня уж вы внимания не обращайте, я уж со своей работенкой буду ковыряться.