В камере всё холоднее. Но ставни будут открываться всё равно — хоть на час-два в день.
И пока можно — Ирия не прекратит ежедневного мытья. Раз уж всё еще ухитрилась не простудиться. Пока. Может, и зимой повезет?
Долгие часы вынужденного безделья по-прежнему тратятся на тренировки. Согревает. Укрепляет мышцы. И с ума сойти не дает. Пока чувствуешь себя сильной — ты жива!
Гимнастика и бег на месте. Борьба — ей учил отец. Фехтование «с тенью против тени» — спасибо ему же.
Наизусть — математические формулы и баллады, романсы и рыцарские романы, исторические хроники со всеми датами и героями, легенды и предания. Не раз и не два перечитанные в детстве.
И каждую ночь, прежде чем заснуть, — с неведомой прежде холодной рассудочностью представить, что сделаешь, когда получишь свободу. Особенно — что ждет Полину… и Леона.
Невыносимее всего донимают даже не холод и голод. Отсутствие книг. Любых. Сейчас бы сюда хоть житие самого занудливого святого! А еще лучше — перо, чернила и бумагу.
О судьбе оставшихся в замке сказок лучше не думать! Давно стали растопкой в личном камине Полины. Восстановить удастся вряд ли. Одни и те же слова редко ложатся в прежние строки…
Значит — будут другие сказки. И новые истории. О чужой любви и дружбе!
Потом. Когда амалианское аббатство останется в кошмарном, но далеком прошлом.
Еще мучительнее грызут мысли о сестренках. Особенно — о самой слабой. И это — не Иден. Младшая всегда была немногословной и рассудительной — чуть ли не с рождения. Она справится.
Но Эйду ей не защитить. Иден всё-таки не скандалистка Ирия. А Леон — не Эдвард Таррент, и сёстры ему безразличны. Только бы не решил, что еще и опасны!
В двадцать восьмой вечер заключения Ирия привычно задержалась у окна. Плечи греет жесткое, но — как выяснилось — сравнительно теплое одеяло. Ветер Месяца Сердца Осени треплет волосы, студит лицо.
И пробирает до костей холод.
Но всё равно — не закрывать бы подольше ставни! Не оставаться наедине с духотой.
Просто стоять и стоять здесь. Вдыхать свежий, пусть и сырой воздух. И смотреть, как стелется по небу клин журавлей. На юго-восток. В Квирину, наверное…
Ирия улыбнулась. Может, это — уже начало безумия. Но так хочется еще и присмотреться к птицам! Понятно, что та, знакомая, давно потеряла бусы. Да и в стае журавлей маленькой серой птахе — не место…
Всё равно! В тюрьму… в монастырь хуже любой тюрьмы замуровали. Так теперь уже и на птиц любоваться нельзя? Без всяких бус?
Ирии и так почти всё теперь — «нельзя». Даже жить.
— Одинокая птица, ты летаешь высоко…
Это что, в глубине сознания поет будущее безумие? Хотя — почему «будущее»? Судя по визитам призрака (кстати, куда делся?), Ирия спятила еще в замке.
И всё же…
Узница невольно огляделась, прислушалась…
— …и лишь безумец был способен так влюбиться…
Рокот бьющихся о скалы волн, вой осеннего ветра. И чей-то голосок — тоненький, едва слышный. Определенно — из-за окна. Справа — со стороны стены.
А во дворе — никого.
Творец милосердный, это же поет другая пленница!
— За тобою вслед подняться, за тобою вслед подняться,
Чтобы вместе с тобою разбиться,
С тобою вместе разбиться,
С тобою вместе разбиться!..[1]
— Эй! — Ирия, решившись, приникла к решетке. — Кто ты? Меня зовут Ири, Ирия Таррент!
Голосок смолк. А когда Ирия уже лишилась надежды, прорыдал — громче, чем прежде пел:
— Меня зовут Ирэн Вегрэ!
Южанка. Не считая матери и Полины, южан Ирия в последний раз видела во время восстания. С одним — Анри Тенмаром — даже разговаривала. И даже…
А ещё — он погиб, пытаясь ее спасти! Что за проклятый мир — где умирает за тебя полузнакомый офицер, а предают родные люди?
— Пожалуйста!
Теперь подругу по участи слышно громче — она уже кричит! А ветер воет — соревнуется с несчастной Ирэн.
Впрочем, счастливых заключенных не бывает.
— Если когда-нибудь окажешься в Тенмаре… И встретишь Клода Дарлена… Скажи ему: Ирэн его не забыла и не бросила. Ее просто… навсегда заперли здесь!..
Глухие рыдания.
— Ирэн, я обещаю. Но ты точно выйдешь раньше меня! Если найдешь моих сестер… дочерей лорда Эдварда Таррента, скажи им: их сестра Ирия ни в чём не виновата!..
— Обещаю! Но меня никогда не выпустят!..
Заскрипевшее окошечко явило лимонно-желтую постную рожу. Новую.
— Бери еду и воду. И кончай орать! — расщедрилась на непривычно длинную фразу очередная грымза в сером балахоне.
Эти… дамы менялись уже раз пять или шесть. Очевидно, чтобы не успели сговориться с узницей.
— Еще раз заорешь — переселишься в подвал! К голодным крысам.
Крысы уже не страшны. Люди — куда хуже!
— Связанная по рукам и ногам, — напомнила подробности монахиня. Не иначе — с той, первой, вместе сочиняли. — Через денек-другой то, что от тебя останется, из подвала и вынем!
Мымра расхохоталась, довольная собственной шуткой.
Девушка быстро приняла у сушеной воблы кашу, хлеб и кувшины с водой. Грязную заберут позже.
И облегченно вздохнула, когда окошко захлопнулось. Удостаивать такую ответа — много чести. И подобной серой мыши Ирия еще пыталась что-то объяснять? Да лучше всю жизнь молчать!
Когда-нибудь дочь лорда Таррента сроет этот монастырь! На Птичьем Острове будет симпатично смотреться рыбацкая деревня. Раз уж сад здесь не разбить — слишком холодно.
Особенно — ночами. Когда прочь бежит сон. И не дают покоя прощальные слова матери. Причем — еще не самые жестокие.
… — Я никогда никого не предавала.
— Ты в этом уверена?..
Почему «сестра Валентина» бросила напоследок именно это? Тогда узница решила: чтобы оставить последнее слово за собой.
Откуда же взялись сомнения потом? Ведь Ирия и в самом деле не предавала! Никогда и никого.
2
Сад…
Розы — алые, белые, золотые, синие. А еще — фиалки, крокусы, хризантемы, астры.
Вечнозеленый сад, а в центре — древнее святилище. В сияющей радуге прохладных фонтанов.
Лучезарный алтарь богини Любви. Самой светлой и доброй — среди Живущих в Светлом Ирии. И самой жестокой. Ведь нет ничего страшнее оскорбленной любви…
…Тает столь явственный аромат роз. Мерцает призрачный свет.
Бледный силуэт у серой стены. В тонкой руке — лунная свеча. А сквозь всё это — грязный обшарпанный камень.
Старые знакомые.
На сей раз Ирия даже не испугалась. А думала — здесь только местные невинно убиенные рано или поздно в гости заявятся.
Ну и пусть бы приходили. Лучше привидения, чем никого. Сходить с ума — так сходить. Можно подумать, сады и фонтаны снятся узникам в здравом рассудке…
Единственный призрак, чье появление действительно расстроит, — Анри Тенмар. Его призрачная тень убьет любую надежду. Если он здесь — значит, той злой весной ледяные воды Альварена сомкнулись над ним навсегда…
А так думать нельзя. Почему храбрый черноглазый герой не мог выжить? Пусть в ледяной воде, пусть с раной в груди?
Хочется верить в чудо. И сейчас сильнее, чем когда прежде.
Если так бывает — значит, и Ирия выживет! Анри преодолел ледяное, гибельное озеро. А она — ледяные, не менее гибельные стены хищного аббатства.
Ирия выдержит. Должна же быть в этом мире справедливость!
— Здравствуй! — кивнула живая девушка призрачной. Садясь на жесткой постели и кутаясь в единственное одеяло. То самое — из грубой шерсти. Постирать бы его, да замены нет. Пока высохнет — околеешь. А замерзать лишний раз — совершенно незачем. Ни пока оно сохнет, ни сейчас. — Добро пожаловать. Извини, угостить нечем.
— Так уж вышло, не крестись,
Когти золотом ковать.