Прижав Фэйт к себе, он заставил ее положить голову себе на плечо.
— Да хранит молчание Дочь Луны, — глухо прошептал он. — Прижмись покрепче и закрой глаза. Все будет хорошо.
Она казалась такой маленькой, такой хрупкой, что пробудила в его душе скрытую от всего остального мира, почти забытую нежность — только так можно было назвать чувство, с которым он касался губами ее волос, вдыхая их божественный запах, ласково гладил ее плечи.
Мик почувствовал, как у него перехватывает дыхание, как ее безоговорочное доверие легко взламывает барьеры, до сих пор наглухо отделявшие его от всего мира, но главное — от себя самого. Откуда в ней столько веры, столько беззаветности — неужели эхо того канувшего в небытие лета вернулось к ним?
А впрочем, разве это так уж важно? Она прильнула к нему, уверенная в его надежности и порядочности, и он хотел ее сейчас больше, чем кого-либо и когда-либо. Она была как надежда, с которой он давно распрощался, греза, в существование которой он и поверить не мог, и почему бы ему не отбросить на эти несколько минут осторожность и целиком не отдаться чувствам, захлестнувшим его.
Мик осторожно приник губами к ее рту — ни намека на сопротивление или нерешительность. На порывы его жадного, ищущего языка она отозвалась так, будто всю жизнь ждала этого мгновения.
А когда ее руки, словно в забытьи, поднялись и легли на его обнаженные, могучие плечи, он и вовсе отбросил дурацкую осторожность. Господи, как же это ему нужно, оказывается, чтобы кто-то обнимал его! Мысли со звоном рассыпались в пустоте сознания, как жемчуг с оборвавшихся бус по паркету гостиной.
— Боже, Мик! — бормотала Фэйт, прижимаясь лицом к изгибу его шеи и вдыхая в себя его запах.
За последние четыре года окончательно убедив себя, что волшебные сказки не более, чем ложь, сейчас она с изумлением открывала в себе неиссякаемые родники страсти и потребность любить и быть любимой. В течение последних месяцев она планировала для себя жизнь без мужчин, то есть без мужчин вообще, жизнь, где она окажется вне их досягаемости и наконец-то ощутит себя в полной безопасности. Выходит, она зря строила планы, не подозревая о том, что эти ужасные грубые существа способны пробуждать в ней бездну чувств, дарить наслаждение и при этом привносить ощущение полной защищенности? Но зачем ей это открытие именно сейчас, когда она уже расчертила и разметила для себя иной план жизни?
Фэйт судорожно вздохнула — почти всхлипнула, но в этом вздохе не было колебания — только томление и страсть, пламенная и нетерпеливая. Мик припал к ее губам — на этот раз ни в чем не сдерживая и не останавливая себя, и когда голова ее бессильно откинулась назад, он понял, что стал свидетелем своего полного триумфа. Он застонал, горя нетерпением, и пальцы его отыскали пояс ее халата, а развязав узел, легли на ее жаркую, полную твердую грудь.
— О-о! — с губ Фэйт слетел короткий вскрик. — Мик!..
Их взгляды скрестились, ее губы, чуть припухшие и влажные от поцелуев, приоткрылись.
— Он тебя хоть раз касался так, как я? — почти свирепо спросил вдруг Мик, сам не понимая, на что злится: на себя за свою мягкость, или на Фрэнка за его бесчувственность и жестокость. — Хотя бы раз тебе было с ним просто хорошо?
Фэйт отрицательно качнула головой и прижала его ладонь к своей щеке.
— Ни разу… Никогда… Я…
Только сейчас Мик осознал всю жестокость и беспощадность пережитого ею, и только сейчас собственная беспомощность перед самим собой проявилась с такой очевидностью. Он вступал на дурную тропу, но он просто не мог не дать этой женщине того, чего она заслуживала.
Предельно осторожно, словно он держал драгоценную фарфоровую статуэтку, Мик раздвинул ворот ночной рубашки Фэйт и обнажил ее грудь — мраморно-белую с голубыми прожилками вен — и бережно дотронулся губами до соска.
— Мик!.. — Ее рука, запутавшись в его жестких черных волосах, порывисто прижала его голову к груди.
И тут он вдруг увидел шрамы…
7
Затолкнув чемоданы Фэйт в багажник «блейзера», Мик помедлил, поглядывая вокруг — на сверкающий снег и такое же сверкающее голубое небо.
Не нравилось ему все это. Он не был уверен, что Фрэнк ничего не знает о существовании ранчо Монроузов. Когда утром он еще раз расспросил Фэйт, та призналась, что могла как-нибудь упомянуть в разговоре о ранчо, и даже не один раз. Но Фрэнк, настаивала она, даже если и слышал, наверняка ничего не запомнил — подробности жизни жены никогда не волновали его.