— Ну, а теперь иди ко мне, сладенькая поломойка! — выдохнул он, потрясая членом, и ринулся ко мне. — Сейчас ты захлебнёшься тридцатью футами наслаждения!
Однако случайно задел локтём Криско, а тот вдруг поймал его за руку и притянул к себе, глядя так, как будто впервые его увидел.
— Я хочу тебя, — коротко сказал Борис, отчего Свиней испуганно попятился.
Зелье, принятое Криско, действовало таким образом, что он испытывал неконтролируемое сексуальное желание к тому, кто первый его коснется. Хемиш попытался вынырнуть из железных объятий лучшего друга, но тот был выше и сильнее. Заведя руки Хемиша за спину, Борис бухнулся перед ним на колени и накинулся на исполинский член Свинея. Каким-то чудом сумев взять его в рот, Борис принялся жадно отсасывать у своего друга. Сначала тот пытался вырваться, но затем трепыхался все меньше и меньше. На его покрасневшем лице постепенно проявлялось выражение удовольствия.
И, может быть, Ллойд Темптон пришел товарищам на помощь, но у его пастилки был, пожалуй, самый интересный эффект. Член Ллойда мотнулся из стороны в сторону, после чего сказал громким басом:
— Ну, приветики, хозяин! Не пора ли нам с тобой посетить пару мокрых щелочек?
Глаза несчастного парня полезли на лоб.
— А как насчет грудей твоей тетки Аспазии? — продолжил оживший член. — Ты же всегда хотел ее трахнуть между сисек, и до сих пор об этом мечтаешь!
Ллойд коротко взвизгнул и грохнулся в обморок.
А я решила, что мне здесь больше делать нечего и потихоньку направилась к двери.
— Ты… сука! — с трудом вымолвил Свиней мне в спину. — Ты… О! Ответишь нам за эти… аааа, боги! За свои проклятые пастилкиии!
На последнем слове он закатил глаза, разразился протяжным стоном и обильно кончил Борису Криско прямо в рот.
С чувством исполненного долга я выскользнула за дверь. Возможно, я поступила с лордами слишком жестоко, но, по-моему, они того заслуживали.
Следующий день был выходной. Я встала очень рано, пока вся академия еще спала, и тенью выскользнула за ограду. Утренний город еще только продирал глаза, и я по безлюдным улицам добралась по Арриксакского простиля — храма богини Хеб.
Это был грандиозный ансамбль, мощный величественный фасад которого разделен по вертикали на три части, а по горизонтали на три глубоких портала, над которыми шла аркада со статуями, изображающими весь пантеон наших богов.
В нефе, исполненном в форме огромного овала, не было настенной живописи, как у нас. Единственным источником цвета являлись многочисленные витражи высоких стрельчатых окон.
Несмотря на раннее утро, народу здесь набралось прилично. В одной трети храма располагалась огороженная зона, в которой послушницы предлагали себя прихожанам-мужчинам во имя Хеб.
Они сидели на специальных ковриках, расстеленных прямо на полу, закутанные в красные покрывала так, что видно было только лицо. При мне один из мужчин-прихожан кинул в подол милой веснушчатой девушке кошель с монетами. Глаза ее заискрились неподдельной радостью. Девушка вскочила и повела мужчину, который оплатил соитие с ней, в специально предназначенные для этого покои в правом крыле, чтобы совокупиться с ним во славу Хеб.
Но некоторые, как видно, сидели на своих ковриках очень давно.
Например, одна из девушек с симпатичными чертами, которые портило расплывшееся через все лицо родимое пятно. Мальчишка-служитель, двигаясь ловко, точно кошка, обошел послушниц с кастрюлей овсяной каши с изюмом, шлепая перед каждой на тарелку вполне себе аппетитного вида ком. Они поели очень быстро и незаметно, после чего для них продолжилось муторное ожидание клиента, который освободил бы их от обязанности.
О, моя богиня, трижды слава тебе, но какое же счастье, что я не попала послушницей в Арриксакский простиль! Слава тебе и… Аеску Ланфорду, который сжалился над несчастной некрасивой Маргери.
Я отошла в уголок и, отрешившись ото всего, принялась истово молиться Хеб, прося наставить меня на путь истинный и помочь выйти на след жестокого Господина, который двадцать лет назад довел до самоубийства Юталию Ланфорд. Чтобы Господином оказался не Брандон Литон! Не мой отец! Еще попросила прощения за сваренные для Хемиша, Криско и Темптона пастилки, в которые я заключила очень сильную сексуальную магию, которой нас обучали в Лигейском храме Хеб.
Через некоторое время просветлённая и умиротворенная, я вышла из храма. На паперти меня тут же окружили нищие, которые просили милостыню. В кармане плаща была мелочь, и я отдала ее страждущим. Они же накинулись на деньги и стали не особо благочестиво их делить.
И тут мой взгляд упал на старуху в жалких лохмотьях, которая сидела, сгорбившись, на ступеньках, и единственная не принимала участия в делёжке. Ее безобразное лицо было испещрено шрамами.
Меня тронула эта старая женщина и я, склонившись к ней, сунула в сморщенную руку три совы.
— Возьмите, митера… Купите себе хлеба и сыра…
— Спасибо, ласточка, — прошамкала старуха беззубым ртом. — Ты добрая, а потому берегись!
— Беречься? — переспросила я с затаённой тревогой. — Но кого?
— Злых людей, — негромко ответила она, цепляясь за край моего платья. — Когда-то я была так же юна и красива, как ты. Так же горяча и порывиста… Если у тебя есть немного времени, я расскажу свою историю. Случилось это двадцать лет назад….
Времени у меня как раз-таки особо не было. Думаю, высокородные лорды уже разыскивают меня, желая убрать действие пастилок, которыми я их накормила. Совесть уже начала меня мучить, я переживала, что слишком жестоко поступила с парнями, потому хотела снять с них магическое действие нейтрализатором, который подготовила заранее. Да и вид старуха имела довольно-таки пугающий… А вдруг это злая ведьма?
Но мне сделалось ее жаль, потому я присела рядом на ступеньки в ожидании печального рассказа, параллельно думая о своем.
— Была я тогда твоих годов, и повезло мне устроиться на работу в Дворянскую академию магии. Я низкого сословия, и меня приняли простой уборщицей, — начала свой рассказ старуха, и сердце мое пропустило удар. Вот это совпадение! — Но я была чрезмерно рада и тому. Платили в академии хорошо, мне нравилось там, и работа спорилась у меня в руках. Ну и, как водится, угораздило меня влюбиться. Молодость… Он ответил мне взаимностью, и поначалу я парила на седьмом небе от счастья. В один из вечеров я осталась в его комнате… Он лишил меня девственности, но был так чуток и нежен со мной, что это было похоже на волшебную сказку, на чудесный сон! На следующий день я пришла к нему снова, а затем стала приходить каждую ночь. Вскоре в его поведении началось непонятное. Обычно заботливый и такой добрый, он иногда мог проявить странную жестокость, накричать на меня или даже ударить… Влюблённая дурочка, я терпела все, и вскоре сделалась его рабыней. Я не могла прожить без него ни дня, снова и снова шла в его страшную алую комнату, чтобы быть наказанной ни за что самыми изощренными способами, чтобы подчиняться своему господину, быть его вещью, его сучкой во время весенней течки. Ох, и страшна же была эта комната! Особенно стена, на которой он хранил лики рабынь, которых, как оказалось, у него было много и до меня. Я хотела уйти от него, но не могла… и терпела от него все унижения и издевательства, лишь бы быть рядом с ним. И в какой-то момент, наказывая меня, мой Господин зашел слишком далеко…
Старуха замолчала и провела ладонью по своему лицу, очерчивая пальцами давние шрамы. Я и слова не могла вымолвить от противоречивых чувств, обуревающих меня. Это был он, Господин из дневника Юталии Ланфод! Я с трудом сдерживалась, потому что понимала, нельзя перебивать, надо дать старой женщине закончить свой тяжелый рассказ.
— А вскоре появилась она. Другая, чистая и свежая. Высокородная леди. Я ему уже была неинтересна, он сломил меня, подчинил себе, заставил пресмыкаться, униженно просить его ласки и его милости. Теперь весь азарт его состоял в том, чтобы переломить ту новенькую ученицу, чтобы сделать из нее свою новую рабыню. Он страшно любил таких молоденьких неопытных девочек, из которых можно было лепить все, что душе угодно, о которых можно было вытирать ноги…