— Я не твой папа, Силмэриэль… с ним ты простишься не в этот раз.
Казалось, слов, способных обернуть вспять поднявшуюся в ней темную силу, невозможно подобрать даже Саруману, их не существует в этом мире… не должно существовать. Но он сумел найти.
— А… а кто?
Только и смогла растерянно произнести она, стараясь не потерять сознание от горным обвалом обрушившегося бессилия и нехватки воздуха. Готовая полностью затопить душу Тьма замерла, как достигшая крайней точки приливная волна, и покатилась назад, уступая смятению и пустоте. Силмэриэль пошатнулась на онемевших ногах, хватаясь за уступ, ставший неподъемным посох бессильно опустился, словно отказываясь служить самозванке.
— Я не знаю, — вкрадчиво, с почти ласковыми нотками ответил Саруман, притиснув ее вплотную к черному каменному крылу, в которое еще совсем недавно впечатался спиной сам. И улыбнулся одними губами, прижимая древко повернутого плашмя посоха к ее горлу. — И тебе ни к чему. Ты не была хоть сколько-нибудь нужна и интересна ему… полукровка… и не будешь. Раз он оставил новорожденную дочь умереть… и быть съеденной обезумевшими от голода рабами. Твои кости давно истлели бы на дне моря, а неприкаянный дух развеялся во мраке, если бы я не забрал тебя… неблагодарная девчонка.
Засиявший смутным внутренним светом от радости, что наконец вернулся к хозяину, посох (или у нее просто помутилось в глазах) еле позволял дышать, а хотя бы на волос оторвать голову от стены было невозможно. Отчаянно пытаться вырваться из цепких холодных рук не хотелось, слова отца (продолжать называть его так — единственное хоть сколь-нибудь не зыбкое, оставшееся у нее) прожгли что-то глубоко внутри, затмив зрение подступившими слезами.
— Нет смысла узнавать имя случайно давшего тебе жизнь… он ничего более для тебя не сделал, и она тут же оборвалась бы, если бы не мое глупое милосердие. Я спас тебя от смерти и научил всему… чему только можно научить жалкую полукровку, способную лишь кусать кормившую ее руку.
Ты всем обязана мне, и только мне, неблагодарная! И больше никому не была и не будешь нужна. Я дал тебе жизнь.
Прости… папа.
Он хочет услышать это… или убить ее? Произнести вслух не получалось, губы не слушались, хотя древко уже гораздо слабее вжималось в шею, неприятное ощущение удушья и тошноты ушло.
Отец что, не будет бить ее посохом по голове, до крови из носа впечатывать в каменный уступ и не столкнет вниз, как обещал в кошмарных снах? Пусть наказывает наконец, зовет своих орков, это легче и совсем не так больно, а не убивает… что-то внутри.
— Прощение заслуживают, а не просят. — Силмэриэль машинально зажмурилась в ожидании удара, но отцовская рука лишь почти ласково скользнула вдоль щеки. — И ты заслужишь… может быть. Когда немного посидишь и подумаешь.
***
— Осторожнее, Фродо, только не надевай кольцо!
Как он мог… чуть было не совершить не имеющее оправдания, ужасное и необратимое? Смутно блеснувшее во мраке кольцо заставило сердце забиться сильнее — он уже ощущал его присутствие особым шестым чувством, как назгулы…
Неужели потому, что стал подобен им, даже еще не прикоснувшись к способной поработить любую волю ослепительно-золотой Прелести? И принести победу над Тьмой собственного создателя, безграничную власть и бессмертие… или это тоже обман, как сладкие речи Сарумана?
Чуть дрожащая после уже не первой полной кошмарных снов ночи рука потянулась к мечу, нехотя обретая твердость — он не грабитель, не убийца и не предатель… все-таки, хотя чуть было им не стал, сам того не осознавая. Он просто лучше, чем хоббит… и кто бы то ни было еще, сумеет защищать и оберегать кольцо от прислужников мрака, и использовать во благо людей.
Прикажи оркам убить следопыта и хоббитов, забирай кольцо и возвращайся… ты же этого хотел?
Произнесенные нежным, чуть дрожащим от волнения голосом влюбленной в него дочери мага слова проникли острыми иглами под кожу, заставив понять и осознать, что он чуть было не совершил. Убить следопыта он мог… и, наверное, еще сможет. В честном бою, лицом к лицу, скрестив свой меч с его и раз и навсегда доказав, кто достоин править Гондором. А не руками темных тварей, заслуживающих лишь сносящего с плеч голову удара меча.
Слышать ее больше не хотелось, благо голос дочери Сарумана действительно стал звучать в сознании реже и слабее, а потом перестал совсем… и попросить ее отдать оркам приказ стало уже невозможно. Темные твари не подходили близко, раз следопыт (единственное имя, которого он достоин) лишь иногда смутно чуял их присутствие, что-то изменилось только сегодня.
Потомок бесславно сгинувшего Исилдура почувствовал приближение орков незадолго до заката и странно взглянул на него, словно догадавшись о чем-то… хотя это и невозможно, он был всего лишь человеком, пусть и нуменорцем, и мыслей не читал. В отличие от создательницы темных тварей… Сегодня кошмар, мучивший его в последние дни и помимо воли погружавший даже на дневных привалах в не восстанавливающее сил полузабытье, оказался особенно ярким, и дал наконец ответы на все вопросы. Которые он просто не желал искать и облекать в слова.
Полуорки перестали слушаться хозяйку, открыв охоту по своей инициативе… или Силмэриэль сама им приказала? Темным чужды верность слову и благородство, а она такая же… Называть ее «темной тварью», как Саруман в видениях, все же не хотелось, но и ничего хорошего на ум не шло.
И хорошо, пусть нападают… в отличие от явно перепугавшихся хоббитов и напряженного следопыта, он ждал возможности наконец помахать мечом, как желанного подарка, позволяющего разогнать неприятные мысли и искупить вину. Твари не вернутся к хозяину… или хозяйке с вожделенной добычей, и он впредь будет говорить с Тьмой лишь на языке смертоносной стали.
— Мечи не помогут против них… нужен огонь!
Когда-то они были величайшими королями людей… пока кольцо не поработило их и не выпило души.
Назгулы хотели лишь всевластия для себя, и ради него склонились перед Тьмой, потому и стали не знающими покоя живыми мертвецами. Он не боится их, и не повторит их судьбу… Гэндальф просто имеет свои виды на кольцо, и пугал его, желая поколебать решимость.
***
— Папа! Послушай, пожалуйста… выпусти меня!
Кричать еще бесполезнее, чем пытаться прикоснуться к наглухо закрытому сознанию, только охрипнешь зря, а бить по мертвенно равнодушному камню рукой — тем более. Силмэриэль поморщилась, поднеся к губам онемевшую от слишком сильного удара ладонь.
Она сойдет здесь с ума — от мыслей, постоянно вертящихся в голове беспощадных фраз, жутких картинок своего первого дня жизни, любезно показанных отцом… лучше бы он избил ее до потери сознания, или до гибели тела.
И время неумолимо утекает… Обманул ее Саруман, как обычно, или все действительно может плохо кончиться в любой момент, она не понимала. Отец мог и солгать, чтобы еще больше помучить ее, и сказать правду с той же целью.
— Проклятье!
Хорошо, что ты отправила полуорков со своим ослепленным честолюбием возлюбленным. Молодец… я прикажу им убить их всех.
— Папа, нет, оставь его в живых, прошу тебя!
— Зачем… влюбилась в смертного? Он уже разлюбил тебя… когда узнал получше, да и до этого не любил. Как и твой настоящий отец. Ты предала меня, потому что я тебя не любил… Зря, никто не будет любить тебя больше, потому что большего ты не заслуживаешь.
Опять он об этом… ну сколько можно? Хочет свести ее с ума? Как ни пыталась Силмэриэль убедить себя, что отец нарочно говорит гадости, решив на этот раз избить ее душу, а не тело, едва высохшие слезы вновь потекли горячими каплями по щекам, затруднив дыхание.
Это же неправда, или… или правда? Как папа сумел угадать едва успевшую зародиться в ее душе мечту, чтобы тут же обратить ее в прах?
Крылья ночной бабочки или птицы на мгновение мелькнули трепыхающимся темным пятном на фоне мутновато-белого лунного диска. Или ей показалось из-за туманящих зрение слез? Безо всякого интереса (как же она завидует беззаботно скользящему в ночном небе существу, за какие заслуги Эру благословил его столь безмятежной жизнью?) Силмэриэль вгляделась в ставший гораздо больше и величественнее птичий силуэт.