Что случится, если и ее кровь потечет тошнотворно липкими красными подтеками по ставшему местом предсмертной муки множества жертв алтарю, темнея и засыхая на холодном мраморе, когда выталкивающее из перерезанных сосудов алые струи сердце перестанет биться? Ее отец будет рад очередной жертве бездушной Тьме, не заметит ее, как и все предыдущие, или пожалеет, что больше не увидит ее живой в этом мире, хотя бы немного… если все-таки любит ее?
Попробуй, и узнаешь.
Но как же она узнает, если… мысль ускользнула от потрясенно застывшего перед губительно-мрачным величием сознания. Гладкий черный мрамор стен не блестел в чуть разгоняющем полутьму свете факелов, хотя и был безупречно отполирован, а лишь поглощал танцующие огненные блики. Устремленные ввысь, к сходящемуся над головой в коническую вершину куполу колонны отражали шаги тяжелым глухим эхом, навек заключившим в себе отголоски ритуальных песнопений… или стоны умирающих жертв.
Что может быть упоительнее власти, такой власти? И страха, когда мир трепещет и склоняется перед тобой, как жалкие харадримские рабы?
— Люб…
Силмэриэль прижала ладонь к губам, не давая неуместному и ненужному здесь слову прозвучать… так жалко и глупо. Чтобы издевательски противный смех вновь не раздался в ушах, сводя с ума — она сама все поняла, не нужно больше ее мучить. Сияюще белый, как невозможные здесь свет и добро — или особенно злое надругательство над ними — алтарь впитал без остатка пролитую кровь. Или ее отмывают каждый раз, чтобы вновь и вновь осквернять?
— Они делают это им? Но… — Украшенный странно неуместным узором из переплетенных цветов и листьев на светлой рукояти и прозрачно-чистым самоцветом нож напоминал что-то знакомое и мучительно неприятное. Сердце замерло, лихорадочно задрожав в груди от дарящего боль и забвение смертельно острого холода.
Силмэриэль неловко опустилась на пол, почти не чувствуя боли в ударившихся о камень коленях. Действие поддерживающего ее эликсира Сарумана закончилось, или призванный отнимать и губить темный храм высосал последние силы и желание бороться с судьбой? Тепло любви из рассказанных прокуренным голосом на грязном крыльце караульной сказок нужно лишь людям, и ей, как и созданный Эру мир. Они собираются убить ее здесь… зачем, если всем все равно?
Она не хочет… не хочет вновь видеть наяву боль, ужас и тьму из пугавших ее в детстве рассказов Сарумана. Это страшно и противно. Орков и отвратительных чудовищ из болезненно жутких кошмаров, бродящих по сожженным лесам и затянутым дымом пожаров берегам оскверненных рек. Она не хочет и не может на это смотреть.
Ведьма скоро отправится туда, где ей самое место — в Чертоги Мандоса, или хотя бы в Валинор, вот увидишь. А твой отец — назад, в Пустоту.
И на это тоже.
И мир не погибнет, оставшись живым и милым сердцу. Ладонь робко, словно опасаясь наказания за дерзость, легла на поверхность алтаря, обжегшую холодом сковавшего в особенно суровую зиму Изен льда. Она бегала и скользила по нему, поднимая лицо к ласково-голубому небу и радуясь незнакомым головокружительным ощущениям, вместе с человеческими детьми, в один из немногих дней, о которых стоит пожалеть.
Дрожащие пальцы с неосознанной лаской погладили ожидающий крови мрамор и медленно потянулись к расплывшейся от заполнивших глаза бесполезных и надоевших слез резной рукояти.
Попробуй, и узнаешь.
***
Сколько их еще осталось… четверо? После каждого удара ладонь до дрожи неприятно кололо множеством острых ледяных игл, побороть заставляющий безвольно разжаться пальцы пронзительный приступ слабости удавалось лишь поменяв руку. Что-то привычно темное, не забытое за долгие тысячелетия небытия, вопреки изнеможению все увереннее поднималось внутри, готовое выплеснуться из берегов, покрывая чернотой тусклую зелень клинка.
Отпустите ее, или…
Пожалуйста? Он готов произнести это? Да, и все, что угодно, только нет никакого смысла говорить с пустотой — они не могут или не желают его услышать. Или хотят наказать именно так. А вдруг это только начало? Что они в следующий раз пришлют ему в шкатулке, если перешли грань добра и зла, шагнув еще дальше?
— У вас получилось, хватит!
— Пока нет, но хотелось бы верить.
Перекрывший вой недобитых кольценосцев и крики храбрых воинов звук собственного голоса помог вернуться к реальности раньше, чем слишком внимательный братец. Злая из-за так и не полученного завтрака летающая тварь, недовольно шипя, легла на живот, ожидая команды. Биться против прежних хозяев ей хотелось намного меньше, чем, повинуясь своей природе, съесть парочку аданов.
— Обойдешься орками!
А потом они полетят искать его дочь. Олорин и эльфийка заплатят за все — гораздо дороже, чем они могут себе представить. Их ничто не спасет, даже она. Пока они не сделали с ней того, о чем нельзя думать, чтобы плотный красный туман не застил зрение и слух, лишая необходимых именно сейчас сил. Бывший некогда жалким аданом — это навсегда останется с ним, особенно после смерти — король-чародей передумал сражаться с ним, обрушившись на слабо отстреливающихся от наступающих орков воинов. Значит, ничтожный смертный колдун сделает это без желания, придётся его заставить, пока проклятые твари не сбросили со стены всех ни на что неспособных аданов. Только орать, как дети, причем не его. И почему он должен их защищать?
Даже крепость нормальную построить не смогли… проклятые нуменорцы. Ну что это такое? Обломки белого камня прискорбно легко разлетались, крошась не только под ударами снарядов из подступивших уже совсем близко катапульт, но и под когтями назгульских летающих тварей. Аданы беспомощно и испуганно приседали, зажимая уши руками от нестерпимого воя и вжимались в стену, пытаясь спастись от безжалостных когтей. А сотрясший даже скалу особенно мощный удар мог означать лишь одно — орки уже добрались до ворот. Явно не обошедшийся без магии железный таран с заполненной горящим внутри огнем волчьей мордой, «Гронд», смог бы разбить их с нескольких таких ударов. Но не разобьет — прислужники Майрона заплатят за несмешную шутку, сейчас.
Под радостно-испуганные (до этого они только боялись) крики гондорцев летающая тварь круто спикировала вниз, сминая и захватывая когтями дошедших до крепостных ворот воинов Мордора. Назгульский меч легко вошел в голову тянущей таран рогатой твари, почти не вызвав отдачи. Возможно, потому что стал уже наполовину черным, напитавшись магией нового хозяина. Лишенное опоры стенобитное орудие Майрона с грохотом покатилось по мосту назад, давя разбегающихся орков.
Убирайтесь к хозяину… пока еще.
Поднимать меч на собственные омерзительные (нельзя не признать) творения не понадобилось — уцелевшие орки попятились назад, злобно и испуганно воя в унисон назгулам. Все сильнее царапающие слух завывания грозили стать совсем невыносимыми из-за присоединившихся к гадкому хору неблагодарных аданов. Сказали бы спасибо, а не вопили в очередной раз, словно самого Майрона увидели… или его. Сколько можно, пора наконец привыкнуть, что их Боромир сильно изменился за лето.
Или он окончательно перестал быть подобным им, даже не заметив этого? Мелькор искоса взглянул на упавшие на плечи черные пряди. Раньше прежний облик самопроизвольно возвращался только когда… совсем неподходящий момент для таких воспоминаний, и очень нравился Силмэриэль, поэтому он не старался с этим бороться. Нельзя думать о ней, ненужная и опасная слабость помешает прикончить оставшихся кольценосцев, гася вспышку почти как прежде переполняющих сил. Тьма дрожала на кончиках пальцев, сжимающих уже полностью почерневший, как осколок ночи, бывший назгульский меч, желая излиться и поглотить тварей Майрона. И аданов, если они не перестанут напрашиваться.
— Узнаешь ли ты свою смерть?
Шипяще-шелестящий шепот проник прямо в сознание, пробирая до дрожи неестественными для живого существа интонациями. Орки остановились, словно натолкнувшись на выросшую сзади стену и вновь двинулись вперед, подняв щиты. Благо стрелять стало почти некому — голос короля-чародея на мгновение ввел в ступор даже его, что уж говорить об аданах. Заметно более крупная и свирепая, чем остальные, крылатая тварь, несущая на себе предводителя назгулов в ощетинившимся длинными шипами шлеме, снизилась, заставив зажмуриться от порыва ветра.