— Видно, чувствует, как у него под ногами земля качается, — улыбнулся Асо.
— Качается? Она уже уходит из-под его ног… Но радоваться еще рано. Змея бывает особенно опасна перед смертью.
— Это верно, — согласился Асо, — все эти казни да преследования джадидов не случайны: у эмира и его приближенных со страху кровь в голову бросилась.
— Ты только посмотри, что делается вокруг, — покачал головой Хайдаркул, — Бухара стала похожа на бойню, где вместо мясников орудуют палачи… Они истребили поголовно всех джадидов. Да и не только джадидов, сам знаешь, хватают и казнят всех, кто хоть однажды выпил пиалу чаю с кем-нибудь из джадидов. Когда-то кори Усман читал мне стихи Абдулкадира Бедиля:
— Сейчас, в эти трудные дни, нам следует быть вместе с народом.
— Но что же нам делать? Чем мы можем помочь людям?
— Надо идти к большевикам.
Пока Хайдаркул и Асо ШЛИ к дому, водонос Джура наполнил бурдюки, нагрузил ими ослов и погнал в Арк.
У ворот Арка толпились чиновники и знать. Стражи было раза в три больше, чем обычно. Вдоль огромного крытого прохода до самой мечети в два ряда стояли солдаты, слуги и придворные. Сновали люди эмира, верховного судьи и кушбеги.
— Той дело хорошее и прибыльное, — сказал один из водоносов. — Если ты богат, то разбогатеешь еще больше, если знатен, можешь прихватить местечко повыше…
— А если беден, то так и останешься нищим, вставил Джура.
— Каждому свое. Кому плохо, станет еще хуже, сказал старик водонос, шедший позади всех.
Водоносы поставили бурдюки во внешнем дворе на суфу и удалились. Джура подошел к дверям гарема, окликнул Фирузу и передал ей письмо.
Фируза прочитала письмо, и лицо ее потемнело. Она спросила Ходичу, не привозили ли в Баню новых девушек.
— Да, говорят, какая-то несчастная проплакала всю ночь.
— Это девушка из нашего квартала. Я сейчас туда схожу, узнаю, как она. А ты скажи Мавджигуль: если увидит Оймулло, пусть попросит ее выйти во внешний двор.
Опорожнив бурдюки, Фируза побежала в Баню.
На полу сидела дочь старосты водоносов, девушка лет шестнадцати-семнадцати: лицо круглое, глаза красные от слез, веки набрякли и опухли. Красивыми были только брови — черные, чуть изогнутые, они тянулись к самым вискам. А руки и ноги у нее были большие, мускулистые, — видно, дома не сидела без дела.
— Здравствуй, — поздоровалась с ней Фируза. Девушка не подняла головы.
— Истад, милая, ты меня не узнала? Истад громко заплакала.
— Ну ладно, будет. Возьми себя в руки. Я зайду к тебе попозже и скажу, что надо делать. Что-нибудь придумаем, успокойся.
Приемный зал Арка считался в те времена самым великолепным в Бухаре. В передней части огромного зала возвышался трон эмира. Гости сидели ниже, а посреди зала играли музыканты и танцевали танцовщицы.
В приемном зале устраивали той по случаю свадьбы или какого-нибудь торжественного приема. В дни празднеств сюда собирались все обитатели гарема, не менее двухсот человек: мать эмира и другие жены его отца, жены самого эмира, их дети, люди из дома кушбеги, служанки этих женщин, их близкие и родственники.
Тетушка караулбеги, приближенная матери эмира, обычно распоряжалась всем, следила за порядком и соблюдением обычаев. Вот и сегодня, с самого утра, она занята подготовкой к празднеству.
Увидев, что Фируза поливает двор перед приемным залом, тетушка караулбеги похвалила молодую женщину и, повернувшись к Оймулло, сказала:
— Сразу видно — ваше воспитание, Оймулло Ничего ей никто не говорил, сама сообразила. Теперь будут подметать, пыль не полетит. Молодец… А как вы думаете, не перенести ли тот горшок с цветами в верхнюю нишу?
Пожалуй, будет лучше. Но на его место надо бы поставить что-нибудь другое.
— Мы туда поставим кашгарскую чашу. Что тебе, доченька? — спросила она, заметив, что Фируза стоит в дверях.
— Спасибо, ничего, — засмущалась Фируза. — Мне бы Оймулло несколько слов сказать.
— Без своей Оймулло и минуты прожить не можешь? — засмеялась тетушка караулбеги. — Уж ладно, идите посмотрите, что ей еще надо.