В комнату вдвинули каталку, похожую на стол, к ней был привязан судья. Его провезли мимо обеих женщин. Глаза у него были забинтованы. Голову подпирали мешочки с песком, огромное, недвижное, как гора, его тело было туго спеленато простынями, чтобы он не мог пошевельнуться.
— Зачем вы мне не сказали, какой он будет? — выпалила Фэй.
— Все в порядке, он просто молодчина! — сказал доктор. — Сделали ему самый лучший глаз! — Он открыл рот и громко захохотал. Говорил он с таким возбуждением, с таким явным облегчением, как будто только что пришел с веселой вечеринки.
— Да тут и не разберешь, кто у вас запрятан под этими тряпками. Наворотили кучу с целый дом! — сказала Фэй, глядя на судью.
— Он еще всем нам покажет! Если только там все приживется, он еще увидит побольше, чем ожидал. Исключительный глаз!
— Да вы поглядите-ка на него получше! — сказала Фэй. — Когда же он опомнится-то?
— Ну, времени у него предостаточно, — сказал доктор Кортленд и вышел из палаты.
Под головой судьи Мак-Келва не было подушки, от этого старческая голая шея казалась еще длинней. Не только его большие темные глаза, но и нависшие брови и густые тени под глазами были закрыты непроницаемой марлей. И оттого что с его лица убрали все темное и все яркое, оттого что его губы от наркоза стали бесцветными, как и щеки, он казался неживым.
Палата была на двоих, но пока что судья Мак-Келва занимал ее один. Фэй уже успела улечься на второй кровати. Первая смена пришла на дежурство — сестра сидела у окна и вязала детский башмачок, машинально двигая крючком, так что казалось, она вяжет во сне. Лоурел ходила по палате, словно проверяя, все ли в порядке, но убирать пока было нечего. Казалось, они нигде. Даже то, что было видно из окна, походило на крыши любого города — тусклые, чем-то закапанные, и только кое-где поблескивали, как зеркальца, лужицы от дождя. Лоурел не сразу поняла, что отсюда виден мост, он смутно вырисовывался вдали, и движение по нему было почти незаметным, можно было принять этот мост за какое-то здание. Реки видно не было. Лоурел опустила штору, закрыв широкое белесое небо, отраженное в стекле. Ей показалось, что и сама затопленная сумерками безликая ничья палата — отражение всяких болезненных явлений в глазах судьи, из-за которых он попал сюда.
И тут судья заскрежетал и заскрипел зубами.
— Отец! — Лоурел подошла к постели.
— Да это он всегда так просыпается, — сказала Фэй, не открывая глаз. — Наслушалась я, каждое утро то же самое.
Лоурел стояла у кровати и ждала.
— Какой приговор? — спросил вдруг судья глухим голосом. — А, Полли? — Он назвал Лоурел ее детским именем. — Ну, что бы твоя мама про меня сказала?
— А ну-ка постой! — крикнула Фэй. Она вскочила и подбежала к кровати, шлепая пятками, в одних чулках. — А это кто, по-вашему? — И она ткнула в золотую пуговицу на своей груди.
Продолжая вязать, сестра сказала:
— Не подходите близко к его глазу, милочка. И пусть никто ничего не трогает, а к глазу и не прикасайтесь, даже кровать не троньте, пока доктор Кортленд не разрешит, не то сами пожалеете. А уж с меня доктор Кортленд с живой кожу сдерет.
— А как же, — сказал доктор Кортленд, входя в палату. Он наклонился над больным и бодро заговорил прямо в изможденное лицо: — Ну, я свое дело сделал, сэр! Теперь подошла ваша очередь! И вам будет потруднее, чем мне. Лежать совершенно спокойно! Не двигаться. Не ворочаться. Ни слезинки. — Он улыбнулся: — Вообще ничего! Пусть время идет — и все. Надо ждать и беречь глаз.
Доктор выпрямился, и сестра сказала:
— Хоть бы он подождал, не засыпал бы сразу. Я бы ему попить дала.
— Да он не спит, дайте ему промочить горло, — сказал доктор Кортленд и пошел к выходу. — Он просто прикинулся, как опоссум.
Он поманил пальцем Лоурел и Фэй, чтобы они вышли в коридор.
— Ну вот что: вам теперь придется глаз с него не спускать, вот с этой самой минуты. Дежурьте по очереди. Не думайте, что так просто заставить человека лежать не шевелясь. Я уговорю миссис Мартелло взять ночное дежурство, вы ей отдельно заплатите. Хорошо, что у вас есть время, Лоурел. За ним нужен специальный уход, рисковать тут никак нельзя.
Когда доктор ушел, Лоурел подошла к автомату в коридоре. Она вызвала свою мастерскую в Чикаго, где работала художником по тканям.
— И вовсе вам не надо тут сидеть, мало чего доктор наговорит, — сказала Фэй, когда Лоурел повесила трубку, весь разговор она слушала с детским любопытством.