Хотя она видела каменное здание собора снаружи, он запомнится ей бесплотным, состоящим из теней и света. Ряды колонн уходили в темноту, увенчанные высокими круглыми арками, светились витражи окон, а вверху под куполом стояли на страже ряды святых. Она не успела разглядеть их, торопливо входя вслед за Гербертом в ярко освещенную ризницу.
Не свет ослепил ее. В открытом шкафу переливались шелковые, бархатные, из золотой парчи, сияющие драгоценными камнями одеяния, а в углу сверкал золотом епископский посох. У открытого шкафа спиной к ним стоял человек.
Он обернулся. Это был пожилой человек, его когда-то песочного цвета волосы были почти седыми, легкая борода белая, как снег. У него было продолговатое умное лицо ученого, ласковые серые глаза. Они радостно улыбнулись, когда он заметил Герберта.
Герберт опустился на одно колено и поцеловал кольцо на руке человека. Аспасия заметила аметист и поняла, кто перед ней. Это был сам архиепископ Адальберон. Он улыбался, пока Герберт вставал, и терпеливо ждал, пока Аспасия последовала его примеру. Исмаил не поцеловал кольца христианского священника. Он почтительно поклонился. Адальберон рассматривал его с удовольствием и откровенным любопытством.
— Понятно, — сказал он. Голос соответствовал его стройному высокому телу: негромкий, но ясный и мелодичный. — Ты друг мастера Герберта из Кордовы. Он много рассказывал о тебе.
Исмаил склонил голову:
— Большая честь для меня познакомиться с другом моего друга.
Адальберон улыбнулся широко и приветливо. Аспасия подумала, что он отнюдь не глуп и не наивен. В галльской церкви только Суассон занимал более высокое положение; но в Реймсе короновали королей Франции. Архиепископ Реймский должен быть хитроумным, как византиец, если и не таким беспощадным. Он сказал Исмаилу:
— Если тебе здесь неприятно, мы можем пойти в другое место.
Губы Исмаила дрогнули. Он редко поддавался чужому обаянию, но кто из князей церкви потрудился подумать о чувствах иноверца? Он ответил мягко, без своего обычного нетерпения:
— Как мне может быть неприятно в Божьем храме?
— Исмаила ничего не раздражает, — сказал Герберт, — кроме глупости. А разве здесь у нас она встречается?
Адальберон засмеялся:
— Только мне.
Он предложил им сесть. Там были скамья, табурет и высокое кресло, которое привычно занял Адальберон. Аспасия завладела табуретом, к неудовольствию Герберта. Она усмехнулась в ответ. Он воздел глаза к небу и сел на скамью рядом с Исмаилом.
Она знала, что низенький табурет у ног архиепископа — место едва ли почетное, но ей было удобно. Она сложила руки на коленях и улыбалась, глядя на него снизу. Он улыбнулся в ответ.
— А ты, — сказал он, — принцесса Аспасия. Или ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя Феофано?
— Пожалуйста, зовите меня Аспасией, мой господин, — отвечала она.
Он кивнул. В нем совсем не было высокомерия. Если бы было, она бы держалась так высокомерно, что Герберт был бы поражен.
Герберт беспокойно зашевелился:
— Мой господин, ты знаешь, какое известие принесли мои друзья.
— Да, — сказал Адальберон, — доставили лично. Сварливый был так любезен, что разрешил вам уехать?
Ему ответил Исмаил:
— А мы его не спрашивали. Мы просто уехали.
Адальберон удивленно моргнул. Потом улыбнулся.
— Кто бы мог подумать! Теперь я понимаю, почему вам поручили самое сложное дело.
— У любого другого хватило бы благоразумия просить разрешения. — Аспасия села прямее. На табурете было не слишком удобно, и она уже жалела, что не села на скамью. — И, конечно, он никогда бы его не получил.
— Думаю, господина Генриха переиграли, — сказал архиепископ. Эта мысль, похоже, доставляла ему удовольствие.
— Господина Генриха поддерживает король франков, — напомнила Аспасия.
Адальберон погладил бороду.
— Да, это так. Мне должно быть стыдно, ведь Лотар мой родственник. Боюсь, им правит жадность. Он жаждет получить Лотарингию. Страна, названная по имени другого Лотара, — как он мог устоять?
— А ты, значит, с этим не согласен, — сказал Исмаил.
— Я сам из Лотарингии, — ответил Адальберон. — Я считаю, что больше прав на регентство у императриц. К тому же это более предусмотрительно для будущего. Срывать корону с головы ребенка, который унаследовал ее… это отдает той же алчностью, что обуревает нашего господина короля. И это прискорбная непредусмотрительность. Генрих не думает об Италии. Он слишком легко раздает обещания отказаться от земель, которые так или иначе, но являются частью его королевства. Если он собирается отдать их, то не думает о своем государстве. Если он намеревается удержать их, то спокойно относится к измене.