— Он тебя помнит, — ответила Аспасия.
— Конечно, — согласилась Феофано. — Как незнакомку в шелках, которая редко приходит и приносит ему детские игрушки, когда он хочет коня.
Аспасия усмехнулась.
— Когда он станет повыше ростом, у него будет конь. Он это прекрасно знает.
— Наверное, другой ребенок стал бы приучать к седлу своего пса. — Феофано тихонько придвинула стул и села. — Когда я родила его, я уже знала, что он никогда не будет моим ребенком так, как это бывает у простых женщин. Король принадлежит своему королевству. Я думала, что мое сердце смирилось с этим, или что у меня вообще нет сердца. Но когда, — продолжала она, — я увидела, как он едет в Рару в седле мастера Исмаила, смеясь, потому что лошадь пританцовывает, я поняла, как я была самонадеянна.
— Самонадеянна, возможно, — сказала Аспасия, — но ты же не каменная. Моя вина. Учитель должен сохранять себя для себя. Нельзя слишком любить своих учеников и разрешать им слишком любить тебя.
— Почему нельзя?
Вопрос прозвучал с неожиданной страстью. Аспасия смотрела на эту женщину, императрицу, правительницу западного мира, и видела свою маленькую необузданную воспитанницу, не умевшую понять, почему мир не склоняется перед ее волей. И это ей, этой девочке, Аспасия сказала:
— Если бы я была пожестче, твой сын меньше бы печалился без тебя.
— Нет, — возразила Феофано. — За все надо платить. Лучше я переживу это, чем стану такой, как моя мать. Она была такая холодная, занятая только империей. Она не хотела открыть свое сердце простым чувствам, и Зло открыло его для себя. Она пала жертвой человека еще более жестокосердного, чем она.
Аспасия кивнула. Она помнила старшую Феофано, такую красивую и такую холодную, и Никифора, которого она предала, и Иоанна, который использовал ее и отшвырнул, как ненужную вещь. Теперь они все умерли. Братья Феофано, которым пришлось запастись изрядным терпением, пока они не стали достаточно взрослыми, чтобы править, разделили византийский престол. Константин был похож на своего деда, отца Аспасии; спокойный, застенчивый, он считался не особенно умным. Василий был смутьян. Если бы мог, он захватил бы трон единолично, а заодно и империю.
Они остались далеко в прошлом. Они не имели места в ее мире.
И что же, ее теперешний мир тоже исчезнет в забвении, когда она станет кордовской дамой?
Феофано не знала о ее планах. О Кордове знали только они трое — она, Исмаил и Назир. Аспасия хранила все в тайне, чтобы Генрих не нарушил их соглашения. Теперь, когда он принес свою клятву, он уже не сможет ничего изменить. Конечно, она действовала с ним не очень-то прямо, а с расчетом. Византийская хитрость, скажет он.
Теперь или никогда она должна сказать обо всем Феофано. Но она не могла найти слов, как всегда, когда ей надо сознаться в грехе. Как это сказать? «Порадуйся, Феофано, я нашла себе мужа, ты, конечно, не будешь возражать, если я уеду в Кордову?»
Феофано вздохнула.
— Я думаю, ты поедешь отсюда в Магдебург. Младший Генрих будет уже ждать тебя; и принцессы. Как ты считаешь, не пора ли Аделаиде приступить к изучению латыни?
Слова, готовые сорваться с языка, Аспасия проглотила. Феофано продолжала:
— Я могла бы отправить Софию в Гандерсхайм пораньше, если тебе трудно с ней справляться. С каждым днем она становится все более неуправляемой.
— Возможно, — согласилась Аспасия, — Гандерсхайм поможет укротить ее. Ведь там аббатисой сестра Генриха? Я слышала, у нее характер решительный, как у брата, но способностей к управлению гораздо больше.
Феофано тонко улыбнулась.
— Да, Герберга — аббатиса Гандерсхайма. Не знаю только, насколько ей можно доверять. Сама-то она никогда не пыталась начинать мятеж, но если моя дочь окажется в ее руках…
— Они стоят друг друга, — заметила Аспасия.
— И все же, — продолжала Феофано, — некоторое время, проведенное с тобой, немного твоей дисциплины пошли бы Софии на пользу. Если только ты не…
— Конечно, я выполню твою просьбу, — вылетело у Аспасии.
Что ее дернуло за язык дать обещание? Наверное, гордость. Неужели она не справится с Софией! Исмаил так объезжал своих лошадей. Он мог укротить любую. Даже того непокорного жеребца, который сбросил его, потоптал, чуть не убил, из-за которого он провалялся в постели чуть не всю зиму. Исмаил вернулся к нему весной, еще хромая, и заставил коня подчиниться.
Боже! Что она сказала! Ведь ее здесь не будет, чтобы воспитывать Софию. Она уедет в Кордову.
Феофано встала. Аспасия почувствовала исходивший от нее аромат, богатый и сложный. Благоухание Византии. Ясная и обманчиво невинная улыбка освещала лицо императрицы.