– Уж не приглашены ли вы? – спросил насмешливо служитель.
– Разумеется, приглашен, разве иначе я пришел бы?
– Извините, мессир, я этого не знал… потрудитесь сказать мне ваше имя, я посмотрю в списке приглашенных.
– Не беспокойся, любезный, меня здесь знают, скажи только, в какую залу идти.
– Пожалуйста сюда, – сказал суетливо слуга, воображая, что перед ним важная особа.
И он ввел его в большую залу, где уже собралось много гостей. Это были большей частью жители Утрехта, знавшие лично оружейника; они встретили его ласково, подумав, что и он приглашен на пир. Но честный Вальтер поспешил разуверить их и решился открыть им причину своего прихода. Он не мог найти лучших поверенных своей тайны. Все гости, собравшиеся раньше, были фламандцы, ненавидевшие Перолио и всех иностранцев, которые отбивали у них славу победы и милости бурграфа. Государственные люди тоже роптали, что их созвали на пир в честь итальянца, и когда оружейник рассказал им, что Перолио покушался на его жизнь, на честь дочери и, наконец, увез ее из монастыря, все присутствующие вскрикнули от негодования против фаворита бурграфа.
Больше всех восставал на него молодой граф Баренберг, принадлежавший к древней фамилии. Он был храбр, благороден, честен, но чрезвычайно вспыльчив и нетерпелив. Притом не очень умный и образованный, он шел прямо, если цель была справедлива и не размышлял о препятствиях. Он был, кроме того, чрезвычайно набожен и не мог простить Перолио его измены епископу; похищение же молодой девушки из монастыря показалось ему ужасным святотатством и, протянув руку оружейнику, он сказал:
– Мастер Вальтер, предлагаю вам мою руку и мой меч для отмщения вашей обиды.
– Благодарю, мессир граф, – отвечал оружейник, – только позвольте мне надеяться прежде на правосудие бурграфа.
– Бурграф не примет вас сегодня.
– Что же мне делать, посоветуйте, мессир! Мне нельзя ждать.
– Вы не будете долго ждать, добрый Вальтер. Ваше обвинение должно быть публично, и бурграф будет отвечать вам при свидетелях. Я устрою все… Я вызову вас в удобную минуту.
И тайные недоброжелатели Перолио начали сговариваться, как устроить это дело.
В зале было пять больших окон с превосходно расписанными стеклами; потолок и двери из резного дуба, по стенам нарисованы гербы всех епископов, начиная от Виллеброде до изгнанного Давида Бургундского. Под каждым гербом нарисованы были митры; более пятидесяти гербов и митр украшали стены, но оставалось еще много места для гербов будущих епископов.
Против окон стояли два огромных камина, в которые бросали целые стволы деревьев. Над главной дверью нарисовано было изображение св. Мартина, раздирающего свой плащ, чтобы покрыть им нищего.
Зала освещена была сальными свечами, что тогда почиталось роскошью, но на столе, в золотых подсвечниках, горели свечи из желтого воска.
Стол был накрыт посреди залы, а возле окон три небольших стола из черного дерева, на которых стояли золотые и серебряные чаши с рейнским и французским вином, дорогие кубки, огромные стаканы и серебряная посуда, потому что тогда фарфор не выделывался так хорошо, как теперь.
Пажи и лакеи суетились вокруг стола, как вдруг все утихло и все почтительно поклонились вошедшему: это был сам бурграф. Высокий ростом и довольно тучный, он был еще не стар, но политика и война провели много морщин на его лице.
Он обошел вокруг стола, уставленного кушаньями, осмотрел все, похвалил управляющего за порядок и сказал служителям:
– Будьте проворны и расторопны и главное – трезвы. Помните, что непослушные будут строго наказаны. Успеете напиться и после.
Все гости в богатых костюмах были введены в залу, и управляющий Жильбер развернул, по знаку бурграфа, пергамент и начал громко читать имена приглашенных, назначая места каждому. Почетное место было предоставлено Перолио, что возбудило неудовольствие многих фламандских вельмож и особенно молодого графа Баренберга, который принужден был сесть на другой стороне стола.
Когда все сели, Жильбер впустил пажей и оруженосцев; из них каждый встал за стулом своего господина.
Что сказать о кушаньях того времени? Они были просты и грубы, как нравы, и удовольствия обеда состояли в том, чтобы есть много, без разбору и напиваться допьяна. Великодушие стола заключалось в большом числе блюд. Огромные куски мяса соленого, копченого, окорока, кабанья голова с позолоченными клыками, жареные зайцы, утки, гуси и разная дичь, все это было поставлено на стол без всякого порядка. Приправы состояли из пряностей. Хотя во Фландрии не было недостатка в рыбе, но она редко подавалась на больших обедах. Что касается десерта, он состоял из разного сыра, яблок, груш и знаменитого печенья монастыря св. Бригитты. Посреди стола возвышался огромный пирог, представляющий блокгауз, на зубчатых стенах которого расставлены были сахарные воины в костюмах воинов Перолио.
Двойное амерсфортское пиво употреблялось в начале стола, но за десертом подавались иностранные вина, которые вливались в огромные кубки и выпивались проворно. В это время музыканты играли на лютнях, не заглушая разговоров.
Бурграф встал, музыка затихла и, подняв свой бокал, он сказал:
– Преданные друзья! Предлагаю вам выпить за здоровье нашего храброго союзника, начальника Черной Шайки, графа Перолио, который в один день одержал двойную победу над врагами. Желаю, чтобы он еще долго служил под нашими знаменами и защищал наше святое дело. Итак, за здоровье храброго Перолио!
Гости встали и с громкими криками осушили свои бокалы.
Только небольшое число фламандских дворян не встало и не дотронулось до кубков, и в этом числе был граф Баренберг.
Переждав, чтобы волнение утихло, молодой граф встал, держа стакан в руках, и сказал, обращаясь к бурграфу:
– Вы пили за храбрость этого благородного итальянца, а я предлагаю тост за его добродетель, за великодушие, честь, возвышенность души.
Громкие возгласы огласили залу, и хотя большая часть гостей не понимала иронического смысла этих слов, но поспешила схватить кубки.
– Достойные рыцари и честные граждане! – продолжал граф. – Я очень рад, что вы уверены во всех качествах знаменитого Перолио и не обращаете внимания на некоторые слухи, обвиняющие его в бесчестных поступках. Я сам уверен, что итальянский граф легко оправдается во всем и желает только, чтобы для этого представился случай.
Перолио не совсем доверял льстивым словам фламандца, но принужден был поблагодарить его за похвалы.
– Я имею доказательства, что граф Перолио одарен всеми добродетелями, и если монсиньор бурграф позволит, я представлю их тотчас же, и правда восторжествует.
Шепот любопытства пробежал по залу, и хотя многие не понимали, в чем дело, но ждали занимательного эпизода.
Бурграф согласился и граф Баренберг пошел сам к двери и ввел мастера Вальтера.
Перолио на минуту смутился и побледнел, но выпив залпом кубок вина, оправился и приготовился выдержать нападение.
Оружейник, несмотря на удивленных гостей, подошел к бурграфу и, встав на одно колено, сказал:
– Простите меня, монсиньор, и вы, знаменитые рыцари и почетные граждане, что я нарушаю ваше празднество; но мне дороги минуты, и я уверен, что вы не откажете мне в правосудии.
– В правосудии! – заговорили на разных концах стола. – Это мастер Вальтер… честный оружейник… синдик корпорации. Что ему надобно? Пусть говорит!
– Я не ошибаюсь, – сказал бурграф, глядя на отца Марии. – Вы самый искусный оружейный мастер всей епархии и честный гражданин. Что вам надобно, мастер Вальтер?
– Правосудия, монсиньор!
В зале, за минуту до того шумном, вдруг сделалось так тихо, как будто она опустела.
– Вы дурно выбрали место и время, – сказал бурграф.
– Не он, а мы выбрали их, – вскричал граф Баренберг.
– Да, да, этого мы хотели, – поддержали его некоторые фламандцы.
– Если вашу жалобу поддерживают мои гости, – сказал Монфорт, – я обязан вас слушать, говорите.