– Граф Баренберг! – перебил бурграф. – Прошу вас умерить ваши выражения.
– Не останавливайте любезностей графа, – сказал Перолио, не теряя хладнокровия. – Его грубости не могут обидеть меня.
– Обижайтесь или нет, это мне все равно, – возразил пылкий молодой человек, – но я имею привычку говорить громко то, что думаю, и вы выслушаете меня.
– Еще раз прошу вас, перестаньте, – сказал бурграф. – Все вы мои гости, мои товарищи. Я ваш герцог и повелитель, я созвал вас праздновать победу, а вы хотите испортить мою радость вашими ссорами. Надеюсь, что не услышу больше ни одного невежливого выражения.
Начальник Черной Шайки и все гости преклонили головы, в знак согласия, только один граф Баренберг сохранил гордое положение и, подойдя к Вальтеру, сказал ему так, чтобы слышал Перолио:
– Потерпите немного, мастер, праздник скоро кончится.
– Да, очень скоро, – повторил Перолио, улыбаясь.
– Мастер Вальтер, – сказал Монфорт, обращаясь к оружейнику, стоявшему неподвижно, – вы поторопились обвинить мессира Перолио в похищении вашей дочери. Я не говорю, что в этом виноват граф Шафлер, но утверждаю, что начальник Черной Шайки не мог этого сделать. Ищите же верных доказательств; откройте виновных, и я клянусь моей короной, что они будут строго наказаны.
И он дал знак, чтобы Вальтер вышел.
– Благодарю за правосудие, – сказал с отчаянием оружейник, – благодарю за совет, бурграф Монфортский. Теперь я знаю, как вы решаете дела и расскажу обо всем гражданам Амерсфорта. Пусть они узнают, что иностранные разбойники распоряжаются у вас, как дома, и могут безнаказанно бесчестить наших жен и дочерей. Увидим, захотят ли они после этого быть баранами и поддерживать тех, от кого нельзя ждать защиты… А ты, начальник бандитов, – прибавил он в исступлении, грозя Перолио, – ты скоро разочтешься со мной.
И он выбежал из дворца.
Присутствующие боялись, что бурграф прикажет тотчас арестовать безумца, наговорившего ему дерзостей, и это случилось бы непременно, если бы Монфорт был уверен в невинности Перолио.
Но тайное чувство говорило ему, что несмотря на отсутствие доказательств, итальянец участвовал в этом похищении. Принужденный политикой защищать виновного, он не хотел быть строгим и к жертве его и не сказал ни слова после ухода Вальтера.
После драматического эпизода с Вальтером многие из гостей начали собираться домой. Бурграф сам провожал начальников города и войск и разговаривал с ними весело, чтобы заставить их забыть неприятное впечатление.
В зале банкета остались молодые дворяне и воины, для которых только начался праздник, то есть оргия. Со стола сняли скатерть и постелили зеленое сукно, на котором явились карты и кости. С криком «ура!» молодые люди бросились к столу и выложили деньги, а пажи, между тем, устанавливали на столе кружки с вином и медом, потому что дворяне любили пить и играть.
Молодой Баренберг, как горячий игрок, сел у стола один из первых, но когда Перолио сел напротив него, фламандец хотел встать.
– Зачем вы уходите, граф Баренберг? – сказал Перолио. – Уж не боитесь ли вы меня?
– Бояться? – закричал Баренберг на всю залу и громко захохотал. – Если я отказываюсь играть с вами, то оттого, что имею привычку играть только с моими друзьями, а начальника Черной Шайки я хочу победить… только не на зеленом столе.
– Одно не мешает другому, – возразил Перолио. – Храбрый рыцарь не отказывается ни от битвы, ни от игры.
– Я и не отказываюсь, – отвечал Баренберг. – Друзья мои, – прибавил он, обращаясь к окружающим, – будьте нашими свидетелями.
Он подозвал своего оруженосца, который принес ящик, наполненный золотом и, высыпав деньги на стол, вскричал с лихорадочным волнением, возбужденным крепкими напитками:
– Вот моя ставка! Этот иностранец осмелился сказать, что я боюсь его. Пусть он держит такую сумму, и весь выигрыш достанется тому, кто успеет доказать трусость другого.
Громкое «ура!» было ответом на этот странный вызов.
– Я ставлю втрое больше, – сказал Перолио, бросая золото горстями и прибавил, скрестив руки. – Очень любопытно будет видеть, чем вы испугаете меня, мессир!
Игроки встали со своих мест и окружили противников.
– Прежде всего, – возразил молодой граф, пристально глядя на Перолио, – дайте мне вашу руку, в знак того, что вы принимаете мой вызов.
Перолио протянул левую руку.
– Надобно подать правую, – сказал Баренберг. – Все честные условия скрепляются правой рукой.
Перолио не отвечал ни слова и, сев к столу, выпил полную чашу крепленого меда.
– А, вы отказываетесь? – продолжал граф насмешливо. – Друзья мои, вы будете охранять мою ставку, а между тем я предложу вам загадку.
– Загадку? – вскричали со всех сторон.
– И кто отгадает ее, – прибавил Баренберг, – тому я подарю мою золотую цепь.
– Говорите, говорите!
– Вот в чем дело. Мессир Перолио имеет привычку прятать свою правую руку в перчатке черного или белого цвета, которую никогда не снимает. Что за причина этой странности? Одни говорят, что это каприз, другие, что у него на руке отвратительная болезнь. Уверяют также, что на ней положено странное клеймо, подобное тому, каким заклеймен был Каин, или у мессира Перолио острые когти как у сатаны.
При первых словах молодого человека, итальянец вскочил, как ужаленный змеей, и грозный взгляд его остановил смех и возражения присутствующих, которые хотя были разгорячены вином и ненавидели пришельца, но боялись оскорблять любимца бурграфа.
– Твоя загадка просто шутка, – сказал наконец один из друзей Баренберга.
– Да если кто и отгадает, – заметил другой, – то как удостоверить истину? Ты сам, Баренберг, не знаешь наверное, что скрывает перчатка.
– Только сеньор Перолио может открыть эту тайну, – возразил пожилой игрок, ван Рюис, который, не обращая внимания на грозный вид бандита, продолжал пить из разных кружек.
Перолио, сделав над собой нечеловеческое усилие, кусал от злости губы, чтобы скрыть волнение, и видя, что противник следит за каждым его движением, сел опять на свое место и сказал спокойным голосом:
– Очень сожалею, господа, что не могу помочь вам выиграть золотую цепь. Я дал клятву, может быть странную и смешную: никогда не снимать перчатки с правой руки. Впрочем, вы можете удостовериться, что она у меня не высохла и не поражена никакой болезнью. Многие из вас видели, как я действую мечом и секирой, и теперь вы можете осмотреть ее и даже ощупать сквозь перчатку.
Итальянец протянул свою руку на стол и все могли удостовериться, что рука, обтянутая узкой перчаткой, была здорова, красива и сильна. Некоторые из недоверчивых трогали руку, ощупывали пальцы, но все-таки не нашли ни когтей, ни признаков проказы или другой болезни.
Во время этого унизительного экзамена, Перолио стоял молча, а потом сказал злобно:
– Теперь, граф Баренберг, вы можете без боязни пожать мою руку. Только предупреждаю вас, что это рука вашего врага.
– Я иначе и не желаю, – отвечал молодой человек и протянул свою руку Перолио.
Тот сжал руку фламандца с такой силой, что Баренберг невольно вскрикнул от боли и левой рукой выхватил кинжал.
– Извините граф, – проговорил бандит, смеясь. – Я должен был доказать вам, что рука моя здорова и сильна. Только я не предполагал, что вы так нежны…
– Я тебе докажу, что и моя рука сильна, – закричал молодой человек. – Я заставляю тебя показать то, что ты скрываешь.
И с быстротой молнии он бросился через стол на правую руку Перолио и хотел сдернуть с нее перчатку, прикрепленную под рукавом. Бандит делал возможные усилия, чтобы освободить свою руку, которую зажал в кулаке, но Баренберг почти лег на стол и крепко держал руку в перчатке; другие гости помогали ему сорвать ее.
Бешенство Перолио не знало границ. Он был обезоружен, потому что в борьбе уронил кинжал. Баренберг расстегивал уже браслет, к которому прикреплена была перчатка. Тогда итальянец нагнулся сам над столом и схватил левой рукой за волосы того из молодых фламандцев, который был к нему ближе. Тот вскрикнул от неожиданной боли. Баренберг, удивленный, поднял голову и этой секунды было достаточно, чтобы Перолио мог освободить свою руку. И так как в другой его руке остался порядочный клок волос фламандца, то он бросил их в лицо графа, сказав с затаенной злобой: