– Теперь очень поздно, мессир, – возразил солдат в смущении.
– Что за беда! Только одиннадцать часов, и месяц скоро осветит нам дорогу.
– Я говорю не о том, мессир, но нам надобно будет ехать мимо Падерборнских развалин.
– Что ж тут страшного? Падерборн был тоже когда-то монастырем, – возразил граф, – неужели мои воины, как дети, боятся летучих мышей?
– Нет, мессир граф, – проговорил солдат, – но в народе ходят слухи о страшной колдунье, которая поселилась в развалинах.
– Разве вы не христиане, что боитесь чертей?
– Мы боимся за вас, – сказал молодой оруженосец графа, заменивший на время маленького Генриха, оставшегося в лагере. – Говорят, что всегда случается несчастье с теми, кто в полночь бывает близ развалин.
– Какое несчастье, мой друг? – спросил граф.
– Колдунья заманивает путников к себе и отдает их Барбелану.
– То есть дьяволу; ну, нас не заманить, мы проедем скоро мимо ее дворца. Вперед, друзья, нас ждут в Дурстеде.
И он пришпорил коня, а между тем слова оружейника произвели странное впечатление на молодого человека.
– Что, если в рассказал этих есть частичка правды? – думал он. – Разумеется, я не боюсь колдуньи и не верю, чтобы она могла убивать людей; но какие-нибудь разбойники пользуются, может быть, страхом жителей. Что если на нас нападет толпа злодеев или мы попадем в какую-нибудь западню? Нет, это невозможно. О разбоях было бы слышно, притом монастырь там близко… Это все пустые сказки… я увижусь с Марией… я буду счастлив.
Однако напрасно граф утешал себя: какое-то тяжелое предчувствие давило его грудь, стесняло дыхание, и он готов был в первый раз в жизни вернуться и избрать другой путь. Храбрый рыцарь не узнавал себя и стыдился своей слабости. Он старался отогнать дальше мысль о смерти, старался думать о другом, но не мог, и уста его невольно шептали:
– Прощай, Мария, прощай навсегда!
Было уже совершенно темно, и тишину ночи нарушил только плеск реки, как вдруг провожавшие графа остановили лошадей. Шафлер опомнился, оглянулся и, не видя никакой опасности, даже засмеялся над робостью воинов. Собственные его опасения рассеялись в минуту и он вскричал весело:
– Что с вами! Не увидали ли вы Барбелана?
– Вот развалины Падерборна, – проговорил оруженосец, дрожа от страха. – О, мессир, лучше бы вы повели нас против Черной Шайки; это не так страшно, как теперь…
– Полно ребячиться, – возразил Шафлер смеясь. – Ты видишь, что здесь никого нет, все тихо; верно колдуньи нет дома. Впрочем, если вы хотите, то можете вернуться и проехать к монастырю большой дорогой, а я поеду один мимо страшных развалин.
– Нет, мессир, мы не оставим вас, – сказал воин, – мы погибнем вместе с вами.
– Благодарю вас, друзья мои… поверьте мне, что завтра все мы будем живы.
В эту минуту где-то закричал ворон, так жалобно и протяжно, что граф невольно вздрогнул, а воины начали креститься, бормоча молитвы.
– Мессир, – проговорил оруженосец бледнея, – разве вы не слышите странного шума?
– Слышу, что в развалинах закаркал ворон, что же тут страшного?
– Я говорю не о том, – продолжал молодой солдат, – шум продвигается к нам; в темноте что-то движется.
Шафлер напрягал зрение, чтобы рассмотреть, что происходило вдали, и увидел действительно какую-то черную массу; шум тоже делался яснее, наконец нельзя было сомневаться, что это лошадиный топот.
– Скроемся, мессир, – вскричал жалобно оруженосец, – весь ад идет на нас.
– Молчать, трусы, – закричал Шафлер, потеряв наконец терпение, – разве вы не видите, что навстречу едут такие же путешественники, как мы? А если это бродяги или разбойники, разве мы безоружны и не справимся с толпой злодеев? Вы забыли, как недавно дрались с Черной Шайкой!.
– Если это люди, – возразил солдат смело, – мы не убежим от них, будь их даже втрое больше нас, но если…
И оруженосец замолчал, поглядывая исподлобья на развалины, мимо которых они проезжали в ту минуту. Всадники, ехавшие навстречу, были уже близко, и можно было рассмотреть, что их четверо и один едет впереди. В эту минуту месяц выглянул из-за туч и осветил фигуру Шафлера. Незнакомец, ехавший в задумчивости, поднял голову и с любопытством посмотрел, кто в такую пору и в таком страшном месте попался ему навстречу. Глаза всадников встретились и лица их выразили злобную радость. Незнакомец страшно захохотал, а Шафлер вскричал:
– Это ты, Перолио! Не даром мне говорили, что я встречу здесь Барбелана. Ты искал меня?
– Нет, но я рад, что встретил вас, мессир, – проговорил Перолио, чуть не задыхаясь от злобы, – мы можем расквитаться за Эмн.
– Где я уничтожил твою Черную Шайку?
– Тебе удалось это потому, что меня не было в Эмне, а то бы ты с твоими всадниками выкупался в канале; но все равно, ты ляжешь здесь, и твоя красавица, похищенная несколько раз, не будет плакать о тебе, потому что любит другого.
– Молчи, разбойник, – вскричал Шафлер, бросив свою перчатку прямо в лицо итальянца, – вынимай меч! Помни, что поединок наш будет на смерть.
– На смерть! – заревел Перолио и поднял уже меч, но потом одумался и прибавил:
– Что будут делать наши проводники? По законам рыцарства они не могут быть нашими свидетелями, потому что они простые солдаты; притом моих воинов больше; я не хочу, чтобы нам мешали.
– Удалим их, и победитель призовет их, когда будет нужно, – отвечал граф немного удивленный, что Перолио хочет драться без свидетелей; но полагаясь на свое искусство и силу, он не боялся ничего и знал, что по первому его призыву воины его вернуться и отомстят злодею. И потому, приказав им удалиться в ту же сторону, куда отъехали солдаты Перолио, он спросил:
– Как мы будем драться?
– На лошадях и одними мечами, а то здесь песок так глубок и земля изрыта, что можно попасть в яму. Согласны ли вы?
– Согласен, и клянусь, что не пощажу тебя, если победа будет на моей стороне. Надеюсь, что и ты не унизишь себя до измены.
– Я убил молодого Баренберга не изменой, а в честном бою на глазах бурграфа и вельмож его двора. Да и какой измены может бояться благородный граф? Оба мы без лат и шлемов, мечи наши равной длины, кони смирны, словом силы наши равны; разве Барбелан возьмется помогать одному из нас.
И, вспомнив о Барбелане, Перолио невольно подумал, сдержала ли колдунья свое обещание и жива ли странная девушка, которая внушила ему такое непонятное чувство. Образ Жуаниты, бледной и окровавленной, с таинственным крестом, представился ему в минуту и увлекал его в подземелье, но желание отомстить врагу превозмогло это влечение, и итальянец, отъехав на несколько шагов назад, вскричал, размахивая меном:
– Нападайте, мессир!
Битва была упорная и продолжительная. Шафлер, полагаясь на свое право, бился молча и хладнокровно, следя за малейшими движениями врага, а Перолио, волнуемый злобой и досадой, не мог удержать своей горячности. Глаза его блестели от гнева, проклятие вырывались из его дрожащих уст. Удары, направленные ловкими бойцами, сыпались часто и будили эхо развалин; месяц, вышедший из-за тучи, освещал эту жестокую борьбу, в которой побежденному нечего было ждать пощады.
– Вы ранены, мессир, – вскричал Перолио радостно, заметив, что противник его выпустил из левой руки уздечку и отирал кровь о гриву лошади.
– Ничего, это легкая царапина, – отвечал Шафлер очень спокойно и продолжал ловко отражать удары итальянца.
Перолио, измученный волнениями последних дней, начинал чувствовать утомление, Притом его бесило непоколебимое хладнокровие противника, смущал спокойный, презрительный взгляд благородного фламандца, и он начал понимать, что поединок не может окончиться в его пользу. Занятый своими мыслями, он не успел отразить одного удара и меч Шафлера вонзился в его плечо. Боль от раны еще более взбесила бандита, который, отчаявшись победить всадника и вопреки законам рыцарства и чести, смертельно поразил лошадь Шафлера. Конь рванулся было вперед, но хрипя, упал на передние ноги и увлек за собой Шафлера. Быстрее молнии Перолио соскочил с коня, подбежал к противнику, придавленному телом лошади, и пронзил ему грудь. Граф успел только повернуть к убийце свое спокойное лицо, ясный взгляд его остановился на Перолио с невыразимым упреком, и слабый, но звучный голос его проговорил только одно слово: