Засыпая под монотонный речитатив Ехи, он представлял себе новую жизнь, после того, как переберется в айки. В новой жизни Дул преображался в грозного воина и удачливого охотника, одним ударом пики поражавшего в сердце гигантского пещерного медведя. Ему грезилось, будто он сидит на месте вожака на медвежьей шкуре, а Урик, заискивающе скалясь, стоя на коленях, протягивает ему огромную кость с таким количеством мяса, что им могла бы насытиться вся община. Постоянно голодный, Дул ел и ел во сне жирное мясо. Потом долго обсасывал кость, причмокивая губами и пуская слюни, и все никак не мог насытиться.
А самые сладкие и увлекательные сны Дул видел, как правило, под утро. Ему грезились женщины: красивые соблазнительные самки с широкими бедрами, крутыми выступающими попами и толстыми грудями. И они, эти сногсшибательные красавицы, и Дул вели себя в сладострастных предутренних снах столь похотливо и разнузданно, что ему редко когда удавалось досмотреть сон до конца.
Но в реальной жизни все получалось по другому: ни тебе уважения со стороны сородичей, ни вкусной пищи, ни благосклонного внимания дам. Вместо этого одни насмешки да тычки, и постоянные окрики: Дул, сделай то, сделай это; Дул, иди сюда, иди туда; Дул такой, Дул сякой. Надоело!
Однажды он, улучив момент, подошел к Ехе и завел разговор о 'другом мире' — мол, нельзя ли туда попасть пораньше? Колдунья, несмотря на то, что уже давно привыкла к его выходкам, уставилась на Дула, как на идиота. Вытянув губы трубочкой, она щелкнула языком и рассержено выдала:
— Ты чего, с утра уже грибов объелся?
— Ну, это, — попытался обосновать свою точку зрения пещерный мечтатель. — Там же лучше, сама же, мол, рассказывала.
Еха на мгновение задумалась, а затем популярно растолковала непонятливому дуралею первобытную теорию о переселении душ. Мол, она вовсе не утверждала такого, что все окуны живут в айки так уж сладко. Хорошо приходится тем, кто и в этой жизни вел себя как порядочный дикарь. Каменные скребки делал, грибы-ягоды собирал, на птиц охотился. И добычу в стадо приносил, а не прятал пойманных лягушек под камнями, как некоторые. Тут колдунья ехидно взглянула на Дула и добавила: таким прохиндеям и в айки ничего не светит, еще хуже будет, чем здесь.
'Прохиндей' заволновался — как это хуже? Если там хуже, то почему обратно никто не возвращается? Дулу показалось, что он поймал высокомерную женщину на противоречии.
— У, и тупой же ты, братец, — снисходительно пробурчала колдунья. — А для чего мы этих, ну, тех, кто уходит в айки, съедаем, а кости в землю закапываем? Чтоб не вылезли обратно, если передумают — ежу понятно. И нечего пялиться на мою грудь — лучше бы сладких корешков пособирал на ужин и меня угостил. Кстати, чем от тебя так воняет? Опять какую-нибудь дохлятину ел?
От таких слов Дул засмущался. Он действительно незадолго перед ученой беседой с колдуньей съел лягушку, заныканную еще несколько лун назад под камнем. Видимо, плохо прожевал, осталось в зубах. И он отошел от Ехи, так и не прояснив животрепещущий вопрос о том, как там, в айки? Но сомненья в голове остались, подорвав, казавшуюся такой стройной и привлекательной, идею о досрочном обмене мирами. И сны после этого стали сниться уже не такие благостные, кроме похотливых красоток по утрам. С ними у Дула оставалось все в порядке: они вполне друг друга удовлетворяли.
Когда Дула, со связанными за спиной руками, привели на поляну, он окончательно потерял веру в счастливую сказку об 'ином мире'. Красноречивее всего о сомнительности растиражированного среди дикарей мифа свидетельствовал вид мертвой колдуньи, лежавшей навзничь неподалеку от жертвенного камня, забрызганного кровью и мозгами принесенных в жертву вариев. Гримаса ужаса, застывшая на лице Ехи, говорила сама за себя — с таким выражением физиономии счастье не встречают. Дул перевел глаза на валун, вообразил процедуру казни, которую наблюдал совсем недавно от опушки, представил себя на месте жертвы и… хлопнулся в обморок.
Варии удивленно переглянулись. Один из них наклонился над странным дикарем и ударил его несколько раз ладонью по щекам. Не помогало. Не находивший себе места от желания немедленно действовать и незнания, как именно надо действовать, Сиук вытащил из костра тлеющую головешку и жестокосердно ткнул дикарю между ног. Бездыханное тело дернулось, Дул зашевелился и приоткрыл глаза.
Пока пленный лупал заплывшими, от долгого висения вниз головой, глазенками, силясь сообразить, в каком мире находится, к нему подошел брат Вады. Присмотревшись, он опознал дикаря, напавшего на него у шалаша матери. Так у Сиука появилась надежда, а у Дула возник шанс сохранить, хотя бы на время, свою жизнь.