– Если мама узнает, что ты опять купил малышам сладости, головы тебе не сносить, – с улыбкой предостерегла его Барбара. – Она и так считает, что ты их слишком балуешь.
– Смотрите, чтобы я вам не всыпал как следует, – проворчал палач. – Разве не велел я Георгу вычистить повозку? А потом встречаю его у склада с пращой в руках! Что ты вообще там забыл?
– Хотел с ребятами воробьев пострелять, – ответил Георг резко. Голос у него был не настолько низкий, как у отца, но уже такой же ворчливый. – Но подстрелить сумел только пару висельников.
– Тебе радоваться нужно, что он там оказался, – вмешалась Барбара. – До Кожевенной улицы было слышно, как Бертхольд вопил. Я даже представлять не хочу, что он сделал бы с малышами, если бы Георг не подоспел.
– Ладно тебе, с этими я бы и сам справился, – огрызнулся Якоб.
– С дюжиной парней? – засмеялся Георг. – Отец, не переоценивай себя. Ты уже немолод.
– Уж с Бертхольдами сладил бы. На войне я таких петухов десятками через клинок скакать заставлял. И не старше твоего был тогда, зато сил хоть отбавляй. Сила и смекалка, вот что главное!
Куизль-старший запыхтел трубкой и стал провожать глазами клубы дыма. Барбара повела малышей к пруду, а сын уселся на булыжник рядом с отцом и уставился на водную рябь. Через некоторое время палач молча протянул ему трубку. Георг невольно ухмыльнулся. Он знал, что отец никогда не станет его благодарить. Но данный жест значил больше тысячи слов: старик впервые допустил сына к своей трубке. Закрыв глаза, парень втянул ароматный дым и выдохнул подобно маленькому дракону.
– Как там мама? – спросил наконец Якоб.
Георг пожал плечами.
– Много спит. С нею сейчас Штехлин сидит. Она приготовила ей отвар из липового цвета и ивовой коры.
– Ивовая кора хороша. Она сбивает жар.
Снова затянулось молчание, пока Георг наконец не прокашлялся.
– Ты вот сказал, что в мои годы уже на войне был… – начал он неуверенно. – Что ты имел в виду? Ты мне особо не рассказывал о тех временах.
– Потому что и рассказывать не о чем, кроме как о резне и убийствах. – Палач сплюнул на лужайку коричневой от табака слюной. – А тот, кто возвращается, только и надеется, чтобы война не преследовала его во сне. Так с какой стати мне о ней рассказывать?
– И все же ты тогда познакомился с мамой, – заметил Георг. – И посмотрел мир. – Он с пренебрежением кивнул через плечо. – Не то что маленький, вонючий Шонгау.
– Поверь мне, мир всюду воняет одинаково. Он пахнет смертью, болезнями и конским навозом. И неважно, где ты находишься, в Париже или Шонгау. – Палач пристально посмотрел на сына. – Мы можем только позаботиться о том, чтобы воняло поменьше. Не поднимай носа от книг, парень. В них запах всегда лучше.
Георг вздохнул.
– Ты сам ведь знаешь, что чтение дается мне плохо. Другое дело Барбара, она Парэ и Парацельса читает так, будто сама же их и написала. А я даже «Отче наш» без запинки прочесть не могу.
– Вздор! – прошипел старший Куизль. – Ты просто слишком ленив. Палач, который не умеет читать, годится разве что в живодеры! На что ты жить собираешься? Мы, палачи, не только убиваем, но и лечим. Этим мы зарабатываем бо́льшую часть денег. А как ты хочешь лечить кого-то, если не можешь читать книг?
– Мне кажется, убивать я буду лучше, чем лечить, отец.
Затрещина с такой силой пришлась в лицо Георга, что у него треснула губа и на кожаный жилет брызнула кровь. Он в смущении потер лицо, трубка валялась перед ним в траве.
– Как ты можешь нести такой бред? – прорычал отец, побледнев от злости. – Всю жизнь хочешь ломать кости и рубить головы? Хочешь остаться неприкасаемым, перед которым люди разбегаются и к которому только ночью осмеливаются приходить, чтобы купить кусок висельной веревки или бутылочку крови? – Куизль-старший поднял с земли трубку и вытряхнул из нее пепел. – Этого ты хочешь? Убирать дерьмо за другими и делать за них грязную работу? Я думал, что выучил тебя чему-то…
– Но… но что нам остается-то? – проговорил Георг. – Нам же нельзя обучаться другой профессии. Палач останется палачом, так всегда было. Или ты знал кого-то, кто сумел это изменить?
Глаза Якоба вдруг опустели, взгляд его, казалось, устремился далеко в прошлое.
– Быть может… – пробормотал он. – Да, быть может, есть один такой.
Тела болтаются среди ветвей раскидистого дуба… Молодой полковой палач обходит ряды мародеров, одному за другим навязывает петлю вокруг шеи и вздергивает плачущих юнцов к верхушке… Один только Якоб видит слезы на щеках палача, дрожь, сотрясающую крепкое неотесанное тело, невысказанные вслух проклятия… Якоб слишком хорошо знает страхи этого человека. Они мучают и его самого… Ночью друг его лежит рядом с ним, смотрит в беззвездное небо и произносит клятву, которую сам Якоб произнес много лет назад… Утром его друг исчез, только оружие лежит возле костра. Капитан ругается, точно дьявол, и посылает отряд вслед за дезертиром. Якоб тоже среди них. Когда они возвращаются ближе к полудню и мотают головами, он молча возносит небесам благодарность, точит свой меч и пытается забыть…