— А если она не признается? — спросил Якоб.
— Тогда покажешь ей орудия пыток. Посмотрит на тиски и сразу станет сговорчивей.
— Для этого потребуется решение совета, — прошептал палач. — Ни я, ни вы не можем начать допрос по собственной прихоти.
Лехнер улыбнулся.
— Насколько ты знаешь, сегодня сбор совета. Не сомневаюсь, что бургомистр и прочие господа одобрят мое предложение.
Куизль задумался. Если совет сегодня в самом деле согласится начать допрос, то дело пойдет, как хорошо налаженный часовой механизм. А это означало пытки и, возможно, казнь на костре. Ответственным за все был он, Якоб Куизль.
— Скажи ей, что завтра мы начнем допрос, — проговорил Лехнер, не отрываясь от бумаг. — Тогда у нее будет еще время поразмыслить. Если она все-таки заупрямится, что ж… тогда нам потребуются твои услуги.
Перо все царапало что-то на бумаге. Часы на рыночной площади пробили восемь часов. Иоганн Лехнер поднял взгляд.
— У меня все. Можешь идти.
Палач встал и направился к двери. Когда он нажал на ручку, за спиной снова раздался голос секретаря.
— Да, Куизль.
Он обернулся. Секретарь говорил, не поднимая головы.
— Я знаю, что вы хорошо ладите. Разговори ее. Это избавит вас обоих от ненужных страданий.
Куизль покачал головой.
— Это не она, поверьте мне.
На этот раз Лехнер оторвался от документов и посмотрел палачу прямо в глаза.
— Я тоже не верю, что она виновна. Но так лучше всего для города. Уж в этом поверь мне ты.
Палач ничего не ответил. Он пригнулся и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Когда шаги Куизля стихли на улице, секретарь вернулся к документам. Он пытался сосредоточиться на пергаментах, но ему это плохо удавалось. Перед ним лежала официальная жалоба города Аугсбурга. Паромщик из Шонгау, Фома Пфанцельт, перевозил большую партию шерсти, принадлежавшую аугсбургским купцам, вместе с тяжелым точильным камнем. Из-за большого веса груз опрокинулся в реку. Теперь аугсбургцы требовали возмещения ущерба. Лехнер вздохнул. Вечные ссоры аугсбургцев и шонгауцев выводили его из себя. Как раз сегодня он не мог заниматься подобными пустяками. Его город пылал! Взору Лехнера живо представлялось, как страх и ненависть пожирали Шонгау от окраин к центру. Уже вчерашним вечером в трактирах, «Звезде» и «Зонненброй», слышались тихие разговоры. Речь шла о поклонении Сатане, оргиях ведьм и ритуальных убийствах. После всех эпидемий, войны и непогоды настроения в городе были накалены до предела. Город сидел на пороховой бочке, и Марта Штехлин могла стать горящим фитилем. Лехнер нервно повертел перо между пальцами. Фитиль следует обрубить, пока не случилось непоправимого…
Секретарь знал Куизля как человека умного и здравомыслящего. Речь вовсе не шла о том, виновна Штехлин или нет, — благополучие города прежде всего. Коротенькое разбирательство, и снова наступит мир. Мир, которого все ждали с таким нетерпением.
Иоганн Лехнер собрал пергаментные свитки, разложил их по полкам и отправился в зал собраний. Через полчаса начиналось важное заседание, и до него следовало кое-что уладить. Он еще раз отправил городских глашатаев напомнить членами совета о собрании. Приглашался большой и малый совет, а также шесть обычных горожан. Лехнеру хотелось скорее покончить с этим делом.
Секретарь пересек оживленную рыночную площадь и прошел в амбар. В обширном высотой в девять шагов помещении дожидались переправки в дальние города и страны ящики и мешки. В одном из углов грудились блоки песчаника и известкового туфа, пахло корицей и кориандром. Лехнер поднялся по широкой деревянной лестнице на этаж выше. Собственно говоря, ему, представителю курфюрста, в городском зале совета нечего было и делать. Но после войны аристократы привыкли, что спокойствие и порядок в городе поддерживались сильной рукой. И они предоставили это право секретарю. А он практически единолично руководил заседаниями совета. Иоганн Лехнер был человеком власти, и власть эту не собирался отдавать просто так.
Дверь в зал была открыта, и секретарь с удивлением заметил, что пришел не первым, как это обычно случалось. Прежде него явились бургомистр Карл Земер и член совета Якоб Шреефогль. Они о чем-то оживленно беседовали.
— А я вам говорю, проложат аугсбургцы новую дорогу, и останемся мы здесь ни с чем, — убеждал Земер своего собеседника, который беспрестанно качал головой.
Молодой Шреефогль всего полгода назад занял место в совете после смерти отца. Высокий аристократ и раньше довольно часто вступал в споры с Земером. В отличие от отца, который крепко дружил с бургомистром и другими пожилыми советниками, у Якоба на все было собственное мнение. Он и сейчас не дал Карлу Земеру смутить себя.