Капитан происходил из рыбачьей деревушки на одном из Фризских островов, принадлежавших Дании. Большую часть года там идет дождь. Когда на небе появляется солнце, люди рыдают от счастья, напиваются в стельку, занимаются любовью с соседскими женами и голыми танцуют на улицах. Красота погожего дня — это для них чересчур, они сходят с ума и приходят в себя, только когда снова начинается дождь. Капитан служил на американских судах в течение тридцати лет, его английский язык был лишен акцента, характерного для обитателей серых скалистых берегов его юности.
— Амундсен, вы состоите в родстве с тем, кто обогнал Скотта в достижении полюса? — спросил Уилсон.
— Увы, — ответил Амундсен. — Несколько поколений одних бледнолицых служителей культа. Я первый за сто пятьдесят лет нарушил традицию.
Небо над парусами стало светлее. На горизонте разгоралась пурпурная заря, и ходовые огни поблекли. На штурманском пульте три раза вспыхнула и погасла кнопка. Капитан в отчаянии воздел руки:
— Проклятые компьютеры! Сообщают, что наступает рассвет. Будто я сам не вижу. — Он встал, произвел какие-то быстрые манипуляции и повернулся к Уилсону. — Вам лучше спуститься в кубрик. Поспите немного. Скоро начнется.
Уилсон едва успел дойти до люка, как ветер усилился, паруса напряглись подобно крыльям, и яхта устремилась навстречу утру.
6
«Компаунд интерест» оказалась временным пристанищем для четырех человек и одного предмета разговоров — Дуайта Акермана. Уилсон проводил по утрам многие часы под строгим руководством маленького вьетнамца-кока по имени Нгуен, но человек, для которого они готовили еду, казалось, вообще не существовал, если не считать его колоссального аппетита, чем и оправдывалось присутствие Уилсона на судне.
Они кормили невидимого хозяина, как дикого зверя в клетке. Один раз, вскоре после полудня, Нгуен доставлял большой поднос с пищей ко входу в пещеру Акермана, то есть в переднюю каюту люкс, из которой миллиардер никогда не выходил. Тарелки возвращались час спустя, вылизанные до блеска. Уилсону рисовалось в воображении чудище величиной с дом, с руками, похожими на окорока, облаченное в рубашку для игры в поло размером с добрую палатку. Или великое нечто — всепожирающая пустота.
Согласно заведенному порядку, Уилсон просыпался в пять часов утра и шел, спотыкаясь в темноте, на камбуз, где, включив свет, пытался расшифровать указания кока — желтые каракули на черной доске, прикрепленной к перегородке. Следующие два часа он посвящал решению целого ряда интеллектуальных задач, а именно: точил ножи, резал ломтиками лук и дюжину других овощей, взбивал яйца, потрошил рыбу, очищал от панцирей криль, удалял кости из цыплят, размягчал кожаным молотком куски свинины и телятины и выбрасывал отходы в море акулам, которые следовали в кильватере яхты.
Ровно в семь часов появлялся Нгуен в белоснежной двубортной поварской куртке и невероятно высоком поварском колпаке. И тут начиналась настоящая работа. Булочки с яйцами по-восточному, цыпленок с лимоном, криль под соусом карри, свиные ребрышки гриль, говядина под коричным соусом, рыбный суп по-сайгонски, блинчики с луком, клецки, дважды варенная свинина — вот лишь краткий перечень блюд, но и он вполне мог бы составить меню крупного вьетнамского ресторана. Акерман пристрастился к тонкой индокитайской кухне во время войны, когда служил квартирмейстером.
Приготовление пищи напоминало сражение. Низкорослый кок отдавал лающим голосом приказы, носясь по камбузу, словно спасаясь от артиллерийского обстрела где-нибудь под Касанью. Камбуз представлял собой тесный душный коридор, зажатый между каютой для несущих вахту членов экипажа и носовым трюмом. Половину площади занимали газовые горелки из нержавеющей стали, конвекционная печь и холодильник. Остальное пространство заполнял неутомимый Нгуен. На вид ему было лет тридцать восемь, но скорее всего он приближался к шестидесяти. Из-за долгого пребывания под открытым небом кожа у него стала смуглой и толстой, как у бегемота. Правую бровь пересекал длинный извилистый шрам. На правой руке синела старая татуировка — эмблема Иностранного легиона. Естественную сварливость кока Нгуен усугубил солдафонской привязанностью к дисциплине. Переняв ремесло от французов еще до Дьенбьенфу[14], он работал поваром в офицерской столовой Иностранного легиона, затем трудился для американской армии. Акерман отыскал его в каком-то сайгонском ресторане. На взгляд Уилсона, поварская униформа не шла Нгуену. Уилсону он представлялся продирающимся сквозь джунгли в камуфляже и хаки с автоматом «стен» за спиной.
Разумеется, Уилсон не умел готовить по науке. Он нарезал продукты в форме кубиков и очищал мясо от костей слишком медленно. Он даже не знал, как должным образом чистить горшки.
— Я думать, ты воспитываться в семье придурков, парень! — визжал Нгуен на Уилсона в первый день его пребывания в должности помощника кока. — Как ты получить лицензия? Ты, наверное, слишком много слушать Буффало Спрингфилд! И Джимми Хендрикс тоже! Похоже, ты перед работа курить марихуана, и в твоя голова все перекатываться и стучать, не можешь сосредоточиться на приготовление пища! Темно-красный туман и сейчас в твоя голове, да?
За годы войны у кока сложилось впечатление, что американцы большую часть времени употребляют наркотики и слушают громкую музыку. Он утверждал, что эти пороки не только стоили американцам верной победы, но и по сей день повсюду делают жизнь американцев отвратительной.
— Вы все в Штатах кучка одурманенных наркотиками придурков в наушниках, — говорил кок. — Странно, что вы до сих пор не мочитесь прямо в штаны!
Уилсон пытался спорить с ним, но вскоре понял: лучше держать язык за зубами. Подобные теории, основанные на личном опыте конца 60-х годов, успели превратиться в догму. И никакими разумными доводами опровергнуть ее было нельзя. Уилсон слишком хорошо знал ребят с нестандартным мышлением, учившихся с ним в средней школе, которые помешались на оглушительных хитах и кончили тем, что стали глупыми импотентами или, хуже того, сортировщиками писем на почте. После мытья посуды и уборки помещения Уилсон поднимался наверх и приступал к обязанностям матроса. Часы, проведенные на палубе под парусами Майлара и ярко-голубым небом, с лихвой возмещали мучения в жарком камбузе. Океан был похож на маковое поле, цвет которого менялся в зависимости от освещения: ультрамариновый в три часа, радужно-голубой — в пять, цвета лаванды — на закате и черный ночью, которая ложилась на мачты, как бархатное покрывало на клетку с попугаем. Казалось, воде и небу нет ни конца ни края, и лишь совсем далеко, на горизонте, тонкая светлая полоска обозначает границу между ними.
Уилсон терял дар речи перед этой суровой красотой. От ветра, солнца, звезд и невиданной чистоты волн у него кружилась голова. На вахте в носовой рубке восторженное внимание к новой реальности повергало его в состояние, похожее на глубокую медитацию. Тревожное предчувствие наконец покидало Уилсона, уступая место чему-то иному. Он был словно Голем[15], созданный из смеси опыта и грез и оживляемый дыханием океана.
Так прошло десять дней. «Компаунд интерест» стрелой пронзала великолепное пространство, паруса в зависимости от ветра то поднимались, то опускались, а в тесном камбузе одно кушанье чередовалось другим. Уилсон и Крикет почти не разговаривали друг с другом. Он помнил ее обещание, что все изменится после Азорских островов, и не волновался. Она спала в отдельной каюте и держалась с ним как сестра. Но времени размышлять о странной ситуации просто не было, всегда находилась какая-нибудь работа.
Благодаря попутному ветру они плыли без проблем. Уилсон забывался крепким сном, который дарует физическая усталость и морской воздух. Песок и ракушки континентального шельфа под килем смыла темная чистая вода неимоверной глубины.
7
На одиннадцатый день плавания, утром, «Компаунд интерест» пересекла двадцать седьмую параллель на сороковом градусе западной широты и уходила в трясину под названием Саргассово море. Судно замерло в ожидании хотя бы слабого дуновения. Паруса распускались в поисках ветра и с механическим шелестом поникали.
14
Дьенбьенфу — уезд на северо-западе Вьетнама. Здесь в 1954 году Вьетнамская народная армия разбила французские войска.
15
Голем (европейск. фольклор) — вылепленное из красной глины существо, в которое посредством магии вдохнули жизнь.