— Значит, я буду очень аппетитно выглядеть, — обронил Уилсон.
— Боюсь, честь свариться заживо принадлежит только офицерам, — возразил полковник.
Он вернулся в угол клетки и закурил сигарету.
— Этот иво просто храбрец. Он слишком стар, чтобы быть проданным в рабство. И он знает, что бупу его убьют. Тем не менее примерно через час после того, как вас принесли сюда, он вышел из джунглей, сел у клетки и начал петь. Он голосил до тех пор, пока не пришли солдаты и не бросили к нам.
— На кой черт он сделал это?
— Я переведу вам его песню, и вы все поймете. Он называл вас «Человеком-привидением, который освободил лесных людей в ночь красных звезд». Эту песню теперь будут петь дети, внуки и правнуки иво. Вы теперь стали эпическим героем, подобно Секуху. Племя поручило ему вас вылечить. Возможно, на ваше счастье, у него в мешочке припасено обезболивающее, которое облегчит вам грядущие пытки.
Уилсон не знал, что и вымолвить в ответ. Потом пиявка расположилась у него на губах, и охота говорить пропала сама собой. Когда пиявка продолжила свой вояж, Уилсон сказал:
— Передайте иво спасибо за помощь. Но объясните ему, что никакой я не герой. Герой — это он.
Полковник Саба выполнил просьбу. Иво вдруг улыбнулся, и это было так прекрасно и так необычно, как улыбка леопарда в лесной чаще.
3
Ветер на закате принес Уилсону грустную песнь. Ему показалось, что это «Поразительная краса», исполняемая в ритме калиопе тинка-джазом. Небо приобрело кроваво-красный оттенок. Издалека донесся орудийный выстрел.
— Что бы это могло быть, как по-вашему? — спросил Уилсон полушепотом.
Полковник выпустил дым последней сигареты на призрачную свободу.
— Ничего такого, что могло бы пойти нам на пользу. Приготовьтесь к неизбежному, как я.
Уилсон вспомнил тяжелый воздух на деревенской площади и впал в отчаяние.
— Вы правы, мы все должны умереть. — Голос его прозвучал тонко и печально. — Я думаю, не важно, когда это произойдет. Как сказал поэт: «Я проклят! Что мне делать с днями, которые у меня еще остались?»
— Это не их метод! — с горечью отозвался полковник Саба. — Будь они прокляты, дикий народ! Несколько лет назад, еще в начале войны, мы убили сразу шестьдесят бупу. Тогда должен был состояться матч между «Битумак» и «Все звезды Семе», очень популярными командами. Мы ходили по деревням и раздавали бесплатные билеты. У нас было спрятано две дюжины пулеметов под брезентом. Как только бупу заполнили стадион, мы открыли огонь. Там было много детей — вы же знаете, они любят футбол. Когда у нас кончились патроны, мы пошли на них с палками и мачете. Потом мы сожгли тела на большом вонючем костре. — Голос понизился на виноватый шепот: — После подобного человек не должен возражать против того, что его сварят заживо.
— Вы лежали за пулеметом? — спросил Уилсон, радуясь, что не видит в полутьме выражения лица полковника.
— Хуже, — ответил Саба. — Я отдал приказ открыть огонь.
4
Вторая ночь прошла спокойно. Вода озера, тихо шурша, полировала камни на берегу; в джунглях перекрикивались птицы и монотонно жужжали насекомые. Иво издал несколько щелкающих звуков, которые полковник Саба не потрудился перевести. Уилсон пытался не думать о предстоящем кошмаре, но это было невозможно. Как туземцы намерены с ним расправиться? Ему казалось, что он уже никогда не сможет заснуть. Он закрыл глаза, а когда снова открыл их, был уже полдень, и рядом с клеткой на жарком солнце стояла Крикет.
— Просыпайся, Уилсон, — сказала она грубо. Уилсон пошевелился, попробовал встать, но ударился о крышу и опустился на колени.
Крикет была в солнцезащитных очках типа «Джеки О», с большими черными стеклами. Рот сурово сжат, рука лежит на рукоятке отцовской «беретты», засунутой за пояс.
— Я уплываю через час, — сказала Крикет. — Поведу «Ужас» обратно к Четырем саблям.
— А как насчет меня? — спросил Уилсон почти серьезно.
— Операция провалилась. Потребуется целый год, чтобы загнать в клетки иво, которых ты выпустил, негодяй.
— Это хорошо, — сказал Уилсон и замолк, не зная, что можно добавить.
На опушку леса вылетел черный сорокопут. Интересно, не он ли сопровождал яхту как предзнаменование грядущей беды?
— Что-нибудь еще? — спросил Уилсон.
— Да, — ответила Крикет, и нижняя губа у нее задрожала. — Вчера вечером мы похоронили папу.
— К сожалению, — вздохнул Уилсон. — Это был не только твой отец, но и кровожадный негодяй, который собирался убить меня.
— Тебя нужно было пристрелить сразу. Жалко, что я не смогу присутствовать при том, как тебя будут кончать.
— Так вот, значит, как, — сказал Уилсон, пытаясь не выдать голосом паники. — Получается, ты не намерена помочь мне выбраться отсюда?
— Даже если бы хотела, я не в силах это сделать. Ты нарушил строжайший запрет местных властей. Ты замахнулся на их долю в прибыли. И ты пытался убить майора Мпонго. Не стоит говорить, как я надеюсь, что ты будешь страдать. А страдания тебя ожидают страшные. Если они выполнят ритуал должным образом, ты проживешь дня три без кожи. Я видела, как это бывает. Эти люди — настоящие мастера своего дела. Считай, ты уже не человек, а дерьмо, которое размажут по столбу.
— Догадываюсь, что ты никогда меня не любила.
— Ублюдок! — прошипела Крикет сквозь зубы.
— Я выиграл тебя у Португи, Крикет, помнишь? Тебе был нужен хороший игрок, и ты ради этого рискнула моей шкурой. Сейчас у меня на руках плохие карты. Тузы и восьмерки — набор мертвеца. Но ты пока моя жена, и я нуждаюсь в твоей помощи.
— Я никому не принадлежу, кроме самой себя! — отрезала она. — Так было всегда. Существую только я. Остальные — глупые задницы.
— То же случилось и с Вебстером?
— Пошел ты… — Крикет прикусила губу и отвернулась.
Уилсону удалось заметить под темными очками слезы.
— Мне казалось, у нас с тобой любовь, — сказала Крикет, нижняя губа у нее при этом дрожала. — По-настоящему казалось. Я знаю, ты не веришь мне, но я на самом деле ни к кому не испытывала такого сильного чувства, как к тебе. Думаю, мне следует прекратить хвататься за эту соломинку. Мне нужно убедить себя, что этот вариант не работает. Мы с тобой слишком разные…
— Смешно, — перебил ее Уилсон, ухватившись за прутья клетки. — Мы не просто порываем друг с другом за чашкой эспрессо у Баззано. Эти негодяи собираются освежевать меня живьем. Ты обязана вызволить меня отсюда.
Крикет заколебалась.
— Я же говорю, это невозможно. Я пыталась…
— Пыталась? — Сердце Уилсона радостно забилось.
— О Уилсон… — Крикет подошла к клетке, подняла очки на темя и положила ладонь ему на руку, вцепившуюся в прут. Глаза оказались бездонными, как воды озера Цуванга. Зеленовато-голубая слеза упала ему на пальцы. — Почему ты не мог подождать? Через два-три года у нас было бы достаточно денег, чтобы роскошно жить в Париже до конца своих дней.
— Я не мог ждать, — ответил Уилсон. — Я не мог безучастно воспринимать убийства, к которым ты старалась приучить меня. Я не мог строить свое счастье на добыче пиратов, на труде рабов, на горах мертвых тел!
Крикет вздохнула и сделала шаг назад. Очки закрыли глаза, губы вытянулись в суровую нитку.
— Ты идиот. Дырка в заднице, и больше ничего. Мне не следовало приходить сюда.
— А зачем же ты пришла? — спросил Уилсон и искоса взглянул на Крикет. У него возникло ощущение, будто она далеко-далеко, словно он смотрел на нее в подзорную трубу с обратной стороны.
— Мне не следовало приходить, — повторила Крикет.
— Я тебя еще когда-нибудь увижу? — спросил в отчаянии Уилсон.
— Нет.
— Тебе будет меня не хватать?
Крикет повернулась и ушла в непреклонное, ничего не прощающее сияние полуденного солнца.
5
Уилсон, прижавшись к клетке, смотрел вслед Крикет до тех пор, пока она не исчезла из виду. Поняв, что она не вернется, он упал на грязный пол как подстреленный. Лежа на спине в пепельно-серой полутьме, он чувствовал, как его мозг умирает. Так вот как это происходит. Что за странная судьба! Впервые за много месяцев он подумал об Андреа, которая сейчас, конечно же, спала на большой чистой постели в своей ухоженной квартире на тринадцатом этаже «Понд-Парк-Тауэр». Каким же дураком он был! Он вспомнил, как она плакала у телефона в тот вечер, когда он уезжал, вспомнил, что она любила его. И жалость к самому себе наполнила его, как вода — ванну с закрытым стоком. По щекам покатились слезы, оставляя светлые бороздки на грязном лице. Резкие мычащие звуки, издаваемые спящим полковником Саба, похожие на храп мультперсонажей, звучали абсурдным дополнением к этим слезам Уилсона. Несколько минут спустя Уилсон вытер щеки тыльной стороной руки. Сквозь прутья клетки дул горячий ветер. За клеткой клубилась пыль. Охранник бупу спал, лежа на тростниковом мате под куском брезента, приподнятым над головой палочкой. Рядом с ним на узкой полоске тени спала желтая собака. Уилсон представил, как «Ужас» плывет по сверкающей воде озера, и чуть не заплакал снова. Он повернулся к соседям и увидел, что на него пялится пара блестящих глаз огромного насекомого. Встряхнувшись, он понял, что это иво сидит в позе богомола.