– Я бы хотел уйти с вами, – тихо проговорил Фроменталь. – Вы научите меня ходить по лунным дорогам?
– Конечно, друг мой! – радостно воскликнул мэтр Ренар и хлопнул лапой по широкой ладони Фроменталя. – Я горжусь, что со мною в путь отправится гражданин моей милой Франции!
– Я ваш с Потрохами, мсье, – легионер выпрямился, поправил кепи и отсалютовал, потом повернулся ко мне:
– Дружище, ради всего святого, не подумайте, что я вас бросаю. Просто я всю жизнь искал Танелорн. Быть может, по дороге узнаю что-то такое, что поможет всем нам справиться с Гейнором. И не сомневайтесь, граф: приведись вам попасть в беду, я тут же примчусь на выручку, если буду рядом.
Я ответил ему столь же искренними заверениями. Мы обменялись рукопожатием.
– Пожалуй, я бы пошел с вами, – прибавил я, – когда бы не поклялся вернуться домой, как только сумею. Моя страна погибает, Фроменталь.
– Наши пути расходятся, чтобы сойтись вновь, – сказал мэтр Ренар, как бы утешая нас. – Нити наших судеб вплетены в гобелен мироздания. Я уверен, мы непременно встретимся вновь. Надеюсь, что в более приятные времена.
– Офф-моо никогда не сдавались, и сверхъестественные противники их не пугают, – Оуна вступила в круг воинственных мужчин, чтобы тоже проститься с Фроменталем. – Каждый из нас служит Равновесию, как может и как умеет, в своем собственном мире, – она тряхнула руку француза.
– По-твоему, Гейнор нападает на город? – спросил девушку легионер.
– Это его история, – отозвалась она, как всегда, загадочно, – его судьба. Я не очень удивлюсь, если вдруг выяснится, что он уже выступил в свой великий поход. Ему предстоит совершить то, что опозорит его имя навек и даст прозвище, под которым он будет известен впредь.
– И какое же? – спросил Фроменталь, силясь улыбнуться.
– Проклятый, – ответила Оуна.
Когда все попрощались и танелорнцы – которых я мысленно окрестил «тремя гусарами» – остались в башне, а мы вышли на улицу, я спросил Оуну, откуда она столько знает.
Девушка улыбнулась и вдруг прижалась ко мне всем телом.
– Я – дочь похитительницы снов, – сказала она. – Моя матушка славилась своим искусством. Она сумела украсть несколько очень важных снов.
Мы как раз свернули в очередной сумеречный каньон, в котором бурлила городская жизнь.
– Разве сны можно украсть? Как их крадут?
– Это известно лишь похитительницам снов. И лишь похитительница снов способна вставить одно сновидение в другое или использовать их друг против друга. Так она зарабатывает на жизнь.
– Выходит, вы можете украсть сон, в котором я – император, и заменить его другим, где я стану нищим?
– Все немножко сложнее, граф. Боюсь, я не сумею объяснить доходчиво – мне не удалось получить того образования, какое было у моей матушки. Школа в Каире закрылась, и учиться было негде. И потом, мне никогда не хватало терпения…
Оуна вдруг остановилась. Остановился и я. Она молча заглянула мне в лицо. Ее рубиновые глаза встретились с моими. Я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ. Но как будто осталась слегка разочарованной.
– Значит, вы не вор, как ваша матушка?
– Я и не говорила, что я вор. От матушки я унаследовала умение, но не призвание.
– А ваш отец?..
– Ax… – она вдруг тихонько засмеялась, глядя на яшмово-зеленую мостовую, в которой призрачно отражались наши фигуры. – Мой отец…
И все, больше от нее ничего не удалось добиться, поэтому я сменил тему и стал расспрашивать девушку о путешествиях по другим мирам.
– Я почти нигде не была, особенно если сравнивать с матушкой. Так, провела немного времени в Англии и в Германии, но не в вашу эпоху. Знаете, у меня возникло что-то вроде привязанности к мирам, которые вам наиболее близки; возможно, потому, что моя матушка тоже была к ним привязана. Скажите, граф фон Бек, вы скучаете по своей семье?
– Моя мать умерла родами. Я был последним ребенком, самым трудным.
– А ваш отец?
– Мой отец был ученым. Изучал Кьеркегора. По-моему, он винил меня в смерти матери. Насколько помню, большую часть времени он проводил в башне нашего замка. Там была библиотека, и в ней он запирался на целый день. Он погиб при пожаре, когда сгорела библиотека. Намекали, что он обезумел и покончил с собой… Много чего говорили. Я тогда был в школе, но мне потом передавали всякие слухи о том, что случилось в ту ночь и что видели жители Бека. По всей округе разошлась история о том, что мой отец якобы разорвал давнюю «сделку с дьяволом» и поплатился за это. Мало того, он будто бы утерял некую ценность, оставленную на хранение нашей семье.
Я засмеялся, но смех получился каким-то неживым. Тяжело скорбеть о человеке, который был от меня столь далек, который, как я подозреваю, ничуть не огорчился бы, сгори я вместе с книгами в пламени того пожара. Мой альбинизм казался отцу отвратительным. Завидев меня, он всякий раз отворачивался. И все же – мои попытки оторваться от родителей, разорвать незримые родственные нити до сих пор не имели успеха… Отец ждал, что я приму на себя наши семейные обязанности, но своей любовью дарил только братьев, меня же словно не замечал.
Оуна почувствовала мое состояние и прекратила расспросы, за что я был несказанно благодарен. Меня всегда изумляло, какую бурю чувств вызывают во мне воспоминания о родителях.
– Что ж, – проговорила она, – у нас обоих непростая жизнь.
– Да уж, – согласился я. – Тем не менее я твердо намерен вернуться в Бек. Вы еще не нашли способа переправить меня домой?
Она с сожалением покачала головой.
– Я путешествую между снами, между историями сновидений, которые, как говорят, позволяют мультивселенной расти и обновляться. Кое-кто даже считает, что наши сны постепенно претворяются в явь. Что в них – все наши желания, стремления, идеалы, которые мало-помалу воплощаются в реальной жизни. По другой теории, мы сами – сны мультивселенной. По третьей, уже она – наш сон. А вам какая теория ближе, граф?
– Боюсь, что никакая. Для меня они слишком новы, слишком непривычны, чтобы я мог выбрать… Признаться, я до сих пор с трудом принимаю то, что стоит за ними, – я обнял Оуну за плечи, внезапно ощутив ее одиночество, ее печаль, близкую к отчаянию. – Что касается веры, я верю в человечество. В нашу способность в конце концов вытащить себя за уши из грязной лужи необузданной алчности и беспечной жестокости. В тягу к добру, которая и создает гармонию, столь хрупкую и столь беззащитную. Оуна пожала плечами.
– Голодный пес набивает брюхо, – сказала она. – А потом блюет, обожравшись.
– Цинизм вас не красит.
– Знаю. Мы, рыцари Равновесия, от века сражаемся за гармонию, о которой вы говорите.
Я уже слышал про этих рыцарей. И теперь попросил Оуну объяснить, кто они такие.
– Так называют людей, которые сражаются за справедливость во всех мирах без исключения, – ответила девушка.
– Я могу причислять себя к этим рыцарям? – спросил я осторожно.
– Думаю, вы сами знаете ответ, – Оуна указала на струящийся каскад лунных цветов (так она их назвала), ниспадающий по террасам одной из городских башенок.
Несмотря на все опасности, которые мне угрожали, несмотря на все тайны, уже открывшиеся мне, я не мог не признать про себя, что узреть подобную красоту дано не каждому. С прелестью этих цветов ничто не шло ни в какое сравнение. Их красота обладала ощутимой, осязаемой реальностью, какой не воспринять даже курильщику опиума. Должно быть, и вправду существует некая материальная субстанция, из которой состоят сновидения. И здесь, в подземном мире, эта субстанция проявилась во всем своем великолепии.
Оуне явно расхотелось отвечать на какие бы то ни было вопросы, так что дальше мы пошли в молчании, любуясь искусством местных зодчих, которые сумели сохранить шедевры Природы и добавить к ним свои собственные, не нарушив целостности, органичности города, чем оставалось лишь восхищаться.
Когда мы вдосталь налюбовались на прозрачную каменную стену, словно раскачивавшуюся в исходящем от озера свете, и двинулись было далее, я внезапно увидел футах в четырех от себя мужчину. Узнавание было мгновенным и болезненным; к горлу подкатил ком. Это снова был он, мой двойник, по-прежнему в вычурном черном доспехе. Мое лицо – высокие скулы, слегка скошенные брови, кроваво-красные глаза, матово-бледная кожа. Он кричал на меня. Кричал во все горло – и понимал, что я не разбираю ни слова, потому что не слышу.