Миссис Джадд покорно всхлипнула и с сожалением закупорила фонтан своего красноречия и гнева.
— Опять-таки спасибо вам, сэр, — объявил мистер Джадд, — только я не вижу, какие тут могут быть возмещения. Это же не война и не военные долги.
— Я подразумевал не деньги, — поспешно сказал священник, — но искреннее желание исправить причиненное зло.
— Исправить? — переспросил мистер Джадд, несколько сбитый с толку. — И чего же он думает исправлять?
— Но если вы и она дадите согласие, он на ней женится.
— Женится на ней! — повторил мистер Джадд, окончательно запутавшись. — И как это он думает жениться?
— Да, я знаю, он зарабатывает только тридцать шиллингов в неделю, но он готов немедленно сочетаться с ней браком, подзаработать и зажить своим домом, когда родится ребенок.
— Да как же… — вскричала было миссис Джадд.
— Тише! — судейским тоном произнес мистер Джадд. — И кто же это хочет с ней сочетаться?
— Как кто! — в свою очередь изумился священник. — Да разве вы не знаете? Отец ребенка, Том Стратт.
Мистер Джадд откинулся на спинку кресла и вновь заставил умолкнуть свою не столь осмотрительную супругу.
— Том Стратт, э? Ну, что до меня, пусть женится, а она совсем уж идиотка будет, коли упустит такой случай вернуть себе доброе имя. Скажите ему, чтоб пришел со мной поговорить, а сами так, может, сделаете в церкви объявление, сэр.
— Но прежде надо спросить Лиззи.
— Ну, она против не будет, сэр.
— Но вы ее спросите?
— Лучше скажите Тому Стратту, чтоб он ее спросил. Если она «нет» ответит, значит, я старый дурень.
Когда священник ушел, миссис Джадд наконец смогла разразиться потоком слов, то и дело повторяя «да кто б подумал» и «где ж это слыхано?» и «так, значит, она с двумя гуляла, срамница».
Мистер Джадд докурил трубку в полном безмолвии, не слушая голос, который, как он знал по долгому опыту, редко произносил что-нибудь, стоящее внимания. Наконец выбил пепел о каблук и ткнул мундштуком в сторону супруги, чтобы подчеркнуть весомый итог своих размышлений:
— А она не такая дура, как я было поверил.
Крутя педали на обратном пути из Криктона, Джорджи Смизерс сердито супилась. Ветер переменился: теперь он дул с северо-запада, уже не так сильно, хотя и стал более холодным. Впереди над горизонтом громоздились рваные тучи — великолепное изваянное из водяных паров изображение Трои, гибнущей в огне. В зеленой щетине скошенных лугов жадно шныряли скворцы, и молоденький жеребенок, отпрыск деревенской рабочей лошади, щеголяя нелепо длинной бахромой волос над копытами, тяжеловесно резвился под матерински глупым взглядом разжиревшей кобылы. Ивовые сережки уже растрясли свою яркую пыльцу — золотые крошки-женщины в преддверии пожилого возраста. Но во всех рощах трепетали и плясали юные зеленые листики. Только осмотрительные великаны-дубы да вязы в созвездиях черных почек еще прятали будущую листву от поздних заморозков. И птичьи трели под широким куполом небес! Прелестные звенящие ноты, такие чистые, такие прозрачные. Рябинник тщится перепеть рябинника, черный дрозд — черного дрозда, и забыты голодные поколения птенцов, которых предстоит высидеть и вырастить. Прелестная северная весна, напоенная дождями, такая прохладная, такая девственная, такая непохожая на жаркую чувственность более южного апреля там, где всех певчих птиц поубивали…
Но в Джорджи все это не будило особого отклика. В ее весьма убогом духовном багаже крылья отсутствовали вовсе. Она видела — и не видела, слышала — и не слышала. Великие непостижимые силы бесплатно играли перед ней несравненный спектакль, но, что касалось ее, они с тем же успехом могли бы собрать свой реквизит и отправиться восвояси. Возможно, она заинтересовалась бы закатом, если бы его объявили как военный факельный парад — всего полкроны за вход. Резвящийся жеребенок, на свою беду, не был гунтером и, следовательно, никакого внимания не заслуживал. Состязание черных дроздов и рябинников в охотничьем календаре не значилось, а потому Джорджи не следила за его ходом. Душа ее от природы принадлежала всему военному и спортивной охоте, а потому почти все к ним не относящееся было ей чуждо. Даже мистер Каррингтон, хотя в ее сердце еще таились смутные сожаления, уже был почти разжалован из временного чина Божьего воина в более низкий, зато постоянный чин небесного лоцмана. За последний месяц Джорджи дважды воздерживалась в воскресенье от посещения церкви.
Нет, Джорджи была не Матерь-Земля, предающаяся буйным, веселым и непристойным грезам. В лучшем случае она теперь пребывала в сумерках Венеры. И уже начинался процесс иссыхания — обычный удел лишней буржуазной девушки, расстающейся с молодостью. У нее не было денег, чтобы, злоупотребляя современными транспортными средствами, бесцельно носиться из места в место, что теперь стало обычной подменой жизни у паразитических классов. С другой стороны, нужда не заставляла ее работать, найти же себе полезное занятие у нее не хватало ума. А раз собственной жизни у нее не было, ей весь мир представлялся безжизненным. Бессознательно, но неизбежно она одевала все вокруг своей хиреющей заурядностью. Простодушие и наивная покорность школьным дисциплинирующим идеалам мешали ей найти тоскливое утешение в тайном пьянстве — во всяком случае, пока. Пока… Да, пока еще под тусклым пеплом пряталась искорка жизни, которая могла бы разгореться веселым, пусть и маленьким огоньком, раздуваемая ласковым мужским дыханием. Какой-то изуродованный, но благой физический инстинкт все еще пытался разворачивать листья под бессолнечной тяжестью благопристойного образа жизни…