– Завтра, – продолжал кардинал, – я еду к королю в Фонтенбло, откуда мы вместе отправимся в Лангедок, где возникли беспорядки. Хочу сообщить вам, что Его Величество вчера просил меня привезти с собой и вас, дабы, отправив вас в армию, дать вам чин, достойный ваших талантов и ваших предков, о наследнике которых вам необходимо позаботиться. А вы что об этом думаете?
Людовик почувствовал, что бледнеет. Его будущее решалось сейчас, здесь, в этой комнате. Решалась его жизнь, его судьба.
– Его Высокопреосвященство не может не понимать, что юный возраст герцогини…
– Пустая болтовня, герцог! Вашей супруге скоро исполнится пятнадцать. Она уже достигла возраста, в котором женщина способна выносить ребенка. Другое дело, что вы должны ей в этом помочь.
– Мое здоровье доставило немало беспокойства моим близким, и прошло еще слишком мало времени, чтобы…
С немалым усилием Ришелье приподнялся на постели, прожег юношу взглядом и протянул к нему свою иссохшую руку.
– Довольно, юноша! Не пытайтесь вести со мной игру, у вас вряд ли это получится. Я знаю, что времени после болезни прошло довольно, и вы охотно проводите его в «Голубой комнате» госпожи де Рамбуйе. Знаю, о чем вы думаете и на что надеетесь, но не рассчитывайте на мою смерть, полагая, что достигнете желаемого и освободитесь от клятв, произнесенных перед алтарем. Король мне пообещал: вы получите достойный вас чин только после того, как ваша супруга понесет ребенка.
– Но…
– Никаких «но»… Идите, герцог, и подумайте о том, что я вам сказал. Перед вами стоит выбор: слава и моя племянница рядом с вами или жалкое прозябание салонного щеголя рядом с мадемуазель дю Вижан, о которой, впрочем, я самого высокого мнения, куда лучшего, чем о вас, мой дорогой! Она – чистая и нелукавая душа. Только ваша страсть отвращает ее от Господа, которого она так любит. Она заслуживает моего величайшего уважения, и поэтому я не удаляю ее от двора. Оно будет с ней всегда, и вы ей об этом скажете… когда будете с ней прощаться.
Отступая назад с положенными поклонами и пылающим яростью сердцем, герцог Энгиенский покинул спальню кардинала, где разбились все его надежды. Во дворе его ждала карета. Он секунду подумал, прежде чем садиться в нее. Потом решился и приказал кучеру:
– Гони домой! – рявкнул он. – Я еду к себе!
Час был уже поздний. Было, пожалуй, уже за полночь, и парижане, за исключением лишь немногих, крепко спали. Не ожидая на этот раз ничего иного, спала и Клер-Клеманс, но мгновенно проснулась и села на кровати, когда, громко хлопнув дверью, к ней в спальню вошел бледный, как смерть, Людовик.
– По приказу кардинала, вашего дяди, я должен вам сделать ребенка, мадам. Извольте, я перед вами.
На рассвете он оставил ее, не сказав ни слова, и ушел к себе в спальню. А она опять разразилась безудержными рыданиями. Да, на этот раз она стала женой герцога Энгиенского, но миг, о котором она так долго мечтала, не принес ей ничего, кроме страдания и унижения. Муж, которого она превратила в свой идеал, которого обожала почти как Господа Бога, обошелся с ней этой ночью как с первой встречной в охваченном пламенем завоеванном городе… Без жалости к ее юности, к ее стыдливости он был с ней грубым разнузданным солдафоном. За жестокий урок кардинала вынуждена была расплатиться она.
Супруг-победитель был почти что в таком же состоянии, как поруганная жена. Вернувшись в свои покои, Людовик вымылся с головы до ног, что случалось с ним нечасто, и переоделся в чистую одежду. Потом взял перо, лист бумаги и написал записку, предназначенную для кардинала. Всего одно слово: «Повиновался» и подпись. Запечатал письмо своей печатью и послал слугу передать письмо в Кардинальский дворец, а потом с рыданьем повалился на кровать. Все мосты были сожжены.
Смешение крови, чего он не хотел ни за что на свете и чего смертельно боялся, из-за чего так тяжело заболел, все-таки произошло. Он не мог объяснить, почему он это чувствовал, но чувствовал, что после этой кошмарной ночи у них родится ребенок. Если это будет девочка, зло будет не так велико, но, кто бы ни родился, назад пути больше нет: его брак теперь невозможно расторгнуть. Никогда его нежной Марте не стать герцогиней Энгиенской! Больше того, скорее всего ему больше никогда ее не увидеть! Ришелье, восхваляя ее набожность, вполне определенно высказал свое желание без лишнего шума отправить ее в монастырь. Жизнь их обоих, Людовика и Марты, была растоптана навсегда…