— Мне будет приятно повидаться кое с кем из этих людей.
— И напрасно. Они просто льстят тебе, потому что ты — на самом верху всей этой кучи дерьма… Да вдобавок еще друг Билла. «Свободу культуре!» Подумать только!
— И к тому же это предлог, чтобы побывать в Париже.
— Ну а мне одного предлога мало. Мне нужна основательная причина. Генри промолчал.
— Но ведь можем поехать мы… — робко сказала Луиза, глядя на отца, и голос ее дрогнул от волнения.
Генри улыбнулся дочери.
— Я могу сказать одно, — продолжала Лилиан, — у нас есть очень славный домик на берегу моря в Мартас Виньярд, и — да будет благословенно лето! — туда съедутся наши добрые друзья из Вашингтона и Нью-Йорка.
— Да-да, — сказал Генри. — Конечно. Я просто подумал, что мы можем обойтись без этого хотя бы раз. Хотя бы на один месяц.
Лилиан пожала плечами и перевела разговор на другое. Беседа приняла общий характер, но тень задумчивости продолжала лежать на лицах. После ужина Генри вернулся к себе в кабинет, а Лилиан — в гостиную, к своей книге и сигаретам.
Луиза прошла следом за отцом под предлогом, что ей нужна для школы книга о Джефферсоне. Она села в кресло, а Генри принялся искать на полках что-нибудь подходящее к случаю. Откинувшись на спинку кресла, Луиза болтала ногами в белых чулках, покусывая нижнюю губу. — Папочка, — вымолвила она наконец, — но мы-то можем поехать, правда? Я хочу сказать — мы с тобой.
Профессор обернулся и поглядел на нее поверх очков.
— Ты думаешь, тебе будет интересно со мной вдвоем?
— Мне будет замечательно… Побывать в Париже, посмотреть на королевских львов в Аддис-Абебе.
— А ты не будешь скучать… без Лауры и Лилиан?
— Не буду, честное слово! — Она выпрямилась, выжидающе наклонилась вперед. — Обещаю тебе.
Это обещание, подкрепленное молящим взглядом, должно было заверить его еще и в том, что она не будет ему в тягость. Генри улыбнулся и снова обратился к полкам.
— А как насчет конференции? — спросил он. — Соберутся ведь одни старики профессора.
— Но ты же не старый.
— Большинство из них будет старше меня.
— Это еще неизвестно, может быть, среди них окажется какой-нибудь блестящий молодой человек, который поведет меня в «Фоли Бержер».
— В Европе не принято водить по кабаре девочек твоего возраста.
— А я буду говорить, что я старше…
Генри снова обернулся к ней.
— Никто тебе не поверит.
Луиза опустила глаза на свои едва наметившиеся груди.
— Ну что ж, тогда я останусь в отеле и буду смотреть телевизор: «J'aime Lucy» и «Monsieur le Batman»[9].
Генри рассмеялся.
— Во Франции в отелях даже нет телевизоров.
— Тогда я поболтаю с портье. Словом, тебе не придется беспокоиться обо мне. Я не буду для тебя обузой.
— Конечно, нет. Я в этом уверен. — Генри обернулся и протянул Луизе книгу о Джефферсоне. — Во всяком случае, до тех пор, пока ты не соскучишься. И в конце концов это всего пять дней, после чего мы сможем отправиться в Афины, и в Каир, и в Аддис-Абебу.
Луиза приподнялась в кресле.
— Папа… Это будет восхитительно! Восхитительно. Я знаю, что это будет восхитительно. Я хочу сказать: я ведь многое узнаю, правда? Это же не то что просто поехать во Флориду или куда-нибудь еще.
— Да, мне кажется, тебе это будет полезно. Там должно быть несколько изумительных храмов. Совсем особая цивилизация — христианская и вместе с тем не такая, как на Западе. Со времен царицы Савской эти цивилизации развивались совершенно самостоятельно, иными путями, нежели европейские… Думаю, что нам с тобой обоим будет интересно поглядеть.
— О да! — воскликнула Луиза; она вскочила и обняла отца. — Скажи, что мы поедем, скажи, скажи! Генри улыбнулся.
— Ладно, едем, — сказал он.
— Ура! — закричала Луиза. Она выбежала из кабинета и бросилась в гостиную сообщить решение матери.
Генри сел за свой письменный стол. Тень сомнения снова на минуту легла на его лицо. Потом он взялся за свою рукопись.
3
Отец и дочь прибыли в Париж самолетом и с аэродрома Орли поехали прямо в отель на Рю де Сен-Пэр. Отель был небольшой, но роскошный, вестибюль пропах сигарами и дорогими духами. На портье была превосходно сшитая форма из синей саржи с бронзовыми ключами крест-накрест на отворотах. Родственные отношения только что прибывшей американской пары были портье известны, так как он успел посмотреть их паспорта, однако от него не укрылись затаенные ухмылки, появившиеся на лицах тех, кто увидел перед собой только красивого мужчину в летах, зарегистрировавшегося в отеле с хорошенькой девушкой.
Было уже одиннадцать часов, но ни Генри, ни Луиза не чувствовали усталости — ведь их тела еще продолжали жить в привычном для них времени, а в Кембридже сейчас было только пять часов, и поэтому они вышли из отеля и прошлись пешком по бульвару Сен-Жермен, а потом по набережной Сены, вдыхая прохладу и отдаваясь во власть легких приступов неясной ностальгии, когда какой-нибудь случайный запах будил случайное воспоминание из прежних путешествий за границу. Луиза была очень возбуждена; казалось, ей хочется побежать, раскинув руки, и она то устремлялась вперед, опережая отца, то возвращалась обратно; ей трудно было идти в ногу с ним. Генри же от нахлынувших на него воспоминаний сделался, наоборот, задумчив. Он едва заметно улыбался проносившимся в его голове мыслям.
— Мне ведь было десять лет, да, когда я последний раз была здесь? — спросила Луиза.
— Да, — сказал Генри, — как будто так.
— А Лауру укачало, я помню. — Она углубилась в воспоминания об этих давно прошедших каникулах. Потом спросила: — И мама тоже с тех пор здесь больше не бывала?
— Бывала. Мы были здесь два года назад.
— Она раньше всегда ездила с тобой вместе?
— Обычно да.
Они пересекли бульвар и уселись за столик в кафе «Флор». Уже пробило полночь, но в такой погожий вечер почти все столики на открытом воздухе были заняты. Генри заказал себе перно, а Луиза попросила citron presse[10]. Акцент Генри выдавал в нем американца, однако его французская речь была столь безупречна, что произвела впечатление даже на хмурого официанта.
Луиза отхлебнула глоток и с непринужденностью истой американки откинулась на спинку стула; глаза ее были широко раскрыты — столько на нее нахлынуло разнообразных ощущений: чужой, зарубежный город, внезапная смена времени, ночное кафе на бульваре. Мимо шли прохожие: молодые и довольно небрежно одетые, и очень элегантные старики, и совсем оборванцы или одетые просто, по-домашнему, на чисто французский манер. Она поглядела на отца и улыбнулась: он-то был одет как надо и держался так непринужденно.
— Когда ты первый раз был в Париже, папа? — спросила она.
— Да, пожалуй, в твоем возрасте.
— А потом ты много раз здесь бывал?
— Нет, до войны не бывал.
— А во время войны?
— Приезжал сюда однажды, в отпуск.
— Представляю себе, наверное, это было восхитительно!
— И как же ты это представляешь? — Генри улыбнулся.
— Ну, рестораны, аккордеоны и всякие там шикарные француженки…
Генри рассмеялся.
— Это больше смахивает на Голливуд.
— А как было на самом деле?
— Мало еды. Много людей, оставшихся без крова.
Луиза кивнула.
— Понимаю.
— Попадались женщины с бритыми головами.
— Почему?
— Потому что они гуляли с немецкими солдатами.
— Правда? Неужели они это делали?
— Коллаборационистов нередко расстреливали.
— И ты расстреливал?
Генри улыбнулся.