Он рассмеялся, и его жена рассмеялась тоже — несколько принужденно. Генри улыбнулся, и, оставив наконец в покое Луизу, мужчины заговорили о конгрессе.
— Правительство везде, где только может, ставит нам палки в колеса, — сказал Боннефуа. — Оно теперь, пожалуй, более враждебно настроено по отношению к вам, американцам, чем к Советской России, хотя предполагается, что мы с вами — союзники, а СССР — наш противник.
— Да, порой похоже, что так, — сказал Генри.
— Но ваше правительство держится хорошо… Я хочу сказать, что ваш президент так терпелив, в то время как наш старик… он даже не отличается хорошими манерами.
— Жена нашего покойного президента любит французов, — сказал Генри улыбаясь. — Ее девичья фамилия Бувье.
— Ну, а остальные? — спросил Боннефуа. — Как относятся к нам в правительственных кругах? Сенатор Лафлин, например?
Услышав эту фамилию, Луиза перестала глотать устрицы.
— Видите ли, — сказал Генри, — он принадлежит к той категории американцев, которые чувствуют себя несколько уязвленными.
— Я так и полагал, — сказал Боннефуа, откидываясь на спинку стула.
— Бенни Лафлин говорит, что французы — неблагодарная нация, — сказала Луиза, — и что это черт знает какое нахальство с их стороны — выступать против американцев, после того как мы спасли их от Гитлера.
— Бенни — это его сын, — сказал Генри.
— Яблочко от яблочка недалеко падает, как я посмотрю, — сказал Боннефуа и, по-видимому, остался очень доволен тем, что так «перефразировал» иностранный идиом.
— Но англичан он не любит тоже, — сказала Луиза, — так что, по-моему, он просто туповат.
— А за что он не любит англичан? — спросила Шарлотта Боннефуа.
— За то, что они сделали с ирландцами, когда послали своих карателей против шинфейнеров[14] . Но он это говорит только для того, чтобы позлить меня, потому что его дедушка был ирландец, а мой прапрапрадедуся — англичанин.
— Ваш… прапрапрадедуся? — вкрадчиво переспросила француженка, подчеркнутым умалением возраста.
Луизы возмещая переоценку его, сделанную ее мужем.
— Да, англичанин, — сказала Луиза. — Он прибыл из Англии и сражался в войсках под знаменами Джорджа Вашингтона, а один из его двоюродных братьев, которого звали Дэниел Ратлидж, подписывал Декларацию Независимости, Вот почему дурачок Бенни ненавидит англичан — потому что англичане основали Америку.
— А как же насчет Луизианы, — спросил Ив Боннефуа, — и Нового Орлеана?
— Да, конечно, я понимаю, что французы тоже кое-что сделали.
— А испанцы и голландцы? — спросил Генри.
— Ну хорошо, — сказала Луиза, — но ведь возглавили-то революцию и дали нам Конституцию все-таки именно те американцы, которые приплыли из Англии, разве не так?
— Так, — сказал Генри.
— Ну конечно, — сказал Ив Боннефуа, — конечно, это сделали англичане и отважный мистер Ратлидж.
— Его звали Дэниел, — сказала Луиза, — и папиного дядю тоже звали Дэниел.
После завтрака они отправились на дневное заседание конгресса, которое происходило в «Зале Декарта». Немецкий профессор общественных наук читал даклад «О демократических ценностях в производственных отношениях». Послушать лекцию пришли очень немногие, и внимание большинства присутствующих мгновенно было отвлечено появлением профессора Боннефуа в сопровождении Генри Ратлиджа — знаменитого ученого из Гарварда, друга сенатора Лафлина, к тому же лично знавшего покойного президента Кеннеди. Все обернулись и смотрели, как эта знаменитость в сопровождении своего импресарио усаживается в заднем ряду вместе со своей прелестной дочерью и красавицей женой импресарио, которые разместились по бокам. Немец, стоявший на кафедре, запнулся, нахмурился, потом возобновил свой доклад. Ив Боннефуа наклонился вперед, упершись локтями в колени и опустив подбородок на сложенные руки. В этой сосредоточенной позе он оставался минут десять, после чего прошептал что-то Генри Ратлиджу на ухо и встал. Головы ученого собрания повернулись, наблюдая за его уходом, но немец возвысил голос, и внимание присутствующих возвратилось к докладчику, ибо профессор Ратлидж по-прежнему был здесь и, казалось, слушал с интересом.
По окончании доклада Генри Ратлидж скромно покинул зал, но с полдюжины европейцев, знакомых ему по предыдущим конгрессам, вскочив, устремились за ним следом, дабы поздравить его с какими-то статьями, напечатанными в каких-то журналах, и беззастенчиво поинтересоваться, читал ли он статьи, написанные ими. Генри отвечал, улыбался, бормотал что-то и потихоньку отступал к двери. Шарлотта Боннефуа, ухватив его двумя пальцами за рукав, демонстративно делала вид, что старается спасти профессора от ученых собратьев. Только Луиза была вполне счастлива: она любезно беседовала с теми, кто не мог добраться до ее отца, отвечала на их почтительные вопросы и с восторгом впивала в себя лесть. Но тут Боннефуа появился в вестибюле и, проявив решительность и твердость, увел Генри и двух дам от менее знаменитых делегатов, после чего препроводил всю свою компанию за дверь и в такси.
— Боюсь, что они все до единого хотели добраться до вас, — сказал Боннефуа, сидя рядом с шофером и обернувшись к остальным.
— Ну и что ж, — сказал Генри. — В этом и есть смысл конгресса — встретиться со своими коллегами.
— Да, но это были как раз наименее интересные. Нам нужно будет сколотить несколько небольших групп — с Эрзенбергом, например, и с Хиндли. Потом еще этот швед Хальбестром. Вы знакомы с ним? Он будет завтра на вашем докладе.
Вечером Генри повез Луизу в Комеди Франсез на «Мещанина во дворянстве». Луиза почти не разбирала слов, но так как на сцене были еще и танцы под музыку Люлли, это помогло ей проявлять интерес к происходящему на протяжении всего спектакля. Генри ласково обнял ее за плечи и понимающе улыбнулся.
На следующее утро они снова позавтракали вместе. На этот раз Луиза отменила шоколад и пила, как и отец, кофе. Потом она осталась в вестибюле ждать Шарлотту Боннефуа, которая должна была повести ее по магазинам, а Генри поднялся к себе в номер еще раз перелистать свой доклад.
Пока они гуляли по «Галери Лафайет», у Луизы стало портиться настроение: мадам Боннефуа держала себя с ней подчеркнуто сдержанно — несколько ничего не значащих вопросов, и все. Никаких комплиментов.
— Ваша мама отдыхает сейчас на каком-то морском курорте?
— Да. Она поехала с Лаурой в Виньярд. Они не захотели ехать сюда.
— А вы потом присоединитесь к ним?
— Нет, мы собираемся сначала поехать в Африку.
Папе хочется побывать в Эфиопии, он никогда еще там не был.
— Что ж, это изумительная возможность для вас, не так ли?
— Да, пожалуй.
— Вы счастливая девушка.
— Да.
Они пересмотрели несколько платьев. Генри дал Луизе сто долларов, чтобы она могла себе что-нибудь купить, и предполагалось, что элегантная Шарлотта Боннефуа поможет ей сделать выбор, однако у Шарлотты эта миссия, по-видимому, не вызывала энтузиазма.
— Довольно мило, как вам кажется? — заметила она по поводу пяти-шести платьев. А когда Луиза увидела джемпер, который ей понравился, Шарлотта сказала:
— Шерсть надо покупать в Лондоне. Бессмысленно тратить на это деньги здесь.
Когда Луиза остановила в конце концов свой выбор на простом лиловом платьице, Шарлотта пожала плечами и торопливо и довольно резко сказала продавщице, чтобы она поскорее завернула покупку.
— У вашей мамы много друзей? — спросила она Луизу. — В Виньярде?
— О да, — сказала Луиза. — Уйма.
— Какого круга люди? Из Гарварда?
— Кажется, есть и из Гарварда, но большинство из Вашингтона и Нью-Йорка. Такие, как Лафлины, например.
— А сенатор Лафлин самый близкий ее друг?
— Да. Пожалуй. Понимаете, папа и Джин тоже дружат, но у них не так много общего, а вот Билл и мама —
их водой не разольешь.
14
Шинфейнеры — участники движения за национальную независимость Ирландии в начале XX века.