— Луиза и Лаура… Да и то, что происходит вообще.
— Ну то, что происходит вообще, тревожит всех нас.
— Он стал какой-то странный в последнее время. Даже не обратил внимания, когда я ему сказала, что еду сюда.
— Вероятно, он уже примирился с этим.
— Очень может быть.
Оба помолчали, ожидая, когда исчезнет неприятный осадок, оставшийся от упоминания об обманутых супругах.
— А к черту! — сказал Билл, перекатываясь на бок, и поцеловал Лилиан.
Рука Лилиан снова легла на его тучное бедро.
Потом, чувствуя, что было бы иллюзорно ждать новой вспышки влечения, они начали одеваться. Когда Билл застегивал рубашку, Лилиан подошла к нему, положила на его плечо сцепленные пальцы рук и оперлась на них подбородком.
— Я все еще нравлюсь тебе? — спросила она.
— Ну конечно.
— Даже после всех твоих прелестных секретарш?
Он улыбнулся, понимая, что она только догадывается, но не может ничего знать наверняка.
— Даже после всех и каждой из них.
— Я не могу без тебя, — сказала она. — Никак не могу. Ты мне всегда нужен. Должно быть, это значит, что я люблю тебя.
— Я тоже. — Он завязал галстук.
— Когда мы теперь увидимся?
Он наклонился, достал блокнот из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле.
— В ноябре в Бостоне у нас должен состояться этот пресловутый обед. Ты ведь тоже там будешь?
— Ну конечно, — сказала она. — И ты считаешь, что после десерта мы сможем спрятаться под обеденным столом, если скатерть будет достаточно длинной?
Билл усмехнулся.
— Надеюсь, — сказал он, — что мне удастся вырваться туда на день раньше. Мы можем встретиться в отеле, в баре.
— И подняться наверх?
— И подняться наверх.
13
Возвратившись в Кембридж, Лилиан нашла, что Генри и впрямь ведет себя как-то странно. Она вернулась домой под вечер, и Генри, как всегда в эти часы, сидел, попивая свой коктейль, но если обычно после ее одиноких отлучек в Вермонт или в Нью-Йорк, он встречал ее неприветливо и хмуро, то на этот раз в его взгляде была непритворная нежность. Он приготовил для нее коктейль и даже спросил, все ли было благополучно дорогой, но тактично не справился о том, как она провела остальное время.
Приканчивая второй коктейль, Лилиан внезапно прозрела: ее муж влюблен в другую. Чем же еще можно было объяснить столь великодушное поведение и намеренное чтение скучной политической книги? Воображение Лилиан работало с бешеной быстротой: не успела эта мысль поселиться у нее в голове, как они уже были разведены, и Генри благополучно и счастливо женат на одной из домовитых дамочек Кембриджа, исполненные презрения дочери предоставлены своей судьбе, а она, Лилиан, покинута всеми в беде и абсолютно одинока. Оставит ли Билл Джинни? Нет. И думать нечего. Его бы тут же забаллотировали. Да к тому же она никогда не смогла бы ужиться с таким эгоистом, как Билл Лафлин.
«О боже! — подумала она (после третьего коктейля). — Что же мне делать?»
Тут мысли ее обратились ко всем прочитанным журналам и советам, которые они дают женщинам, попавшим в аналогичное положение.
— Поедем куда-нибудь поужинать, — предложила она Генри.
— Миссис Пратт приготовила жаркое, — отвечал Генри, не поднимая глаз от книги, — да и картофель уже на плите.
— Бог с ним, ну пожалуйста! — сказала она. — Поедем в какой-нибудь ресторан в Бостоне.
Генри поглядел на нее, улыбнулся.
— Что ж, хорошо, — сказал он.
— Я переоденусь в одну секунду.
Лилиан поднялась к себе в спальню и решила по совету всех журнальных статей одеться как можно соблазнительнее. Она поглядела на себя в зеркало. «Черт побери, — подумала она, — я и вправду старею».
Она стала разглаживать кожу руками, но морщины и морщинки снова появились на прежнем месте.
— Сама виновата, — произнесла она вслух, все еще видя себя в роли разведенной жены Генри Ратлиджа.
Хотя и сильно под хмельком, она сумела придать себе элегантный вид; деликатные маленькие морщинки не портили ее привлекательности и, в общем-то, были мало заметны.
Генри выключил плиту, но не дал себе труда переодеться и так и остался в свитере и широких брюках.
В машине Лилиан сделала попытку сыграть роль неискушенной девушки на первом свидании. Элегантно одеться и подкраситься было не так уж трудно; изменить свою обычную манеру поведения оказалось куда труднее.
— Ты видел девочек? — спросила она.
— Они редко бывают дома, — сказал Генри. — Но как будто немало времени проводят вместе. По-моему, им куда больше пользы друг от друга, чем от нас с тобой.
— Не думаю, что нам уже следует от них откреститься, — сказала Лилиан.
— А может быть, это было бы лучше, — сказал Генри. — Мне кажется, когда детям минуло шестнадцать, родители уже сделали для них все, что могли, как хорошего, так и плохого.
— Они бывают крайне впечатлительны в шестнадцать лет, — сказала Лилиан, — и поэтому им особенно нужен теплый домашний очаг.
Генри искоса поглядел на жену, он думал о ней в точности то же самое, что она думала о нем: ее поведение казалось ему необычным, только его это не так уж занимало.
В Бостоне они зашли в ресторан, который посещали раза два в год, с тех пор как переселились в Массачусетс. Ресторан был французский и очень дорогой, и официант покосился на свитер Генри, однако метрдотель узнал профессора и провел на места для почетных гостей, а Лилиан, стараясь загладить впечатление от небрежного костюма мужа, грациозно проплыла к столику, села и выпрямилась на стуле, держа перед собой раскрытое меню.
Когда ужин был заказан, Генри бесстрастным голосом произнес:
— Мне это все меньше и меньше доставляет удовольствие.
— Что именно?
— Шикарные рестораны.
— Очень жаль, — сказала Лилиан.
— Да нет, нет, — сказал Генри, — я не имел в виду сегодняшний вечер. По правде говоря, я даже рад, что ты это надумала. Мне хотелось поговорить с тобой кое о чем, и здесь… вне стен дома, это как-то легче.
Лилиан сжала кулаки и поспешно принялась болтать о сравнительных достоинствах ресторанов Бостона и Нью-Йорка. Болтовня была довольно бессвязной, поскольку мысли ее были совсем не о том: главное, нужно было чем-то занять время до тех пор, пока ей не удастся утащить Генри отсюда и водворить обратно под домашний кров. Какую ужасную ошибку она совершила, пригласив его поехать в ресторан, какие идиотские советы дают женщинам эти журналы!
Вскоре, однако, она не смогла больше продолжать свою болтовню и — импульсивная и смелая по натуре — пошла напролом.
— О чем же ты хотел со мной поговорить? — спросила она, затаив дыхание и понизив голос по крайней мере на целую октаву, понимая, что это уже будет не ресторанный разговор.
Генри наклонился к ней над столом.
— Я хочу продать дом, — сказал он.
Лилиан уставилась на него, широко раскрыв глаза.
— Ты хочешь продать дом? — повторила она.
— Я хочу переселиться в какой-нибудь домик поменьше.
— Но почему?
— Я больше не хочу жить богато.
— Не хочешь жить богато?
— Да.
— Что это значит?
Генри улыбнулся.
— Хочу освободиться от моих денег.
— Это почему же?
— Мне не нравится жизнь богатого человека.
— А что в этом плохого?
— Тебе она нравится?
Лилиан принялась за поданного ей омара.
— Да, — сказала она, — конечно, нравится.
— А мне кажется, что она обесчеловечивает людей, — сказал Генри.
— Как это понимать?
— Она лишает их одного очень важного условия человеческого существования — материальных лишений и необходимости с ними бороться.
— Ну и слава тебе господи.
— Нет. Это то же самое, что помещать львов в условия зоопарка. Они теряют жизненный импульс, ибо жизненный импульс — это борьба за существование.