— Для того, кто верит в него.
— Именно.
Луиза перестала есть и взглянула на отца.
— А ты веришь?
— Да, — сказал Генри. — Мне кажется, да.
Луиза пожала плечами и снова принялась за еду.
28
Из ресторана Генри и Луиза прогулялись до дома пешком, после чего он прошел к себе в кабинет, а она в свою спальню. Впрочем, она пробыла там недолго — только причесалась, наскоро окинула себя взглядом в зеркале, проверяя, все ли в порядке, и снова вышла на Массачусетс-авеню, где взяла такси и поехала к Джулиусу.
Было около четырех часов, когда такси доставило ее туда и Джулиус отворил ей дверь. Увидав ее, он улыбнулся и, как только дверь за ней захлопнулась, взял ее руку в свои.
— Я рад, что ты пришла, — сказал он.
— Благодарю, — сказала она, улыбнувшись ему в ответ, прошла в комнату и села на кушетку. Джулиус сел в кресло.
— Что ты думаешь о моем отце? — спросила Луиза.
— Ну, видишь ли, — сказал он, поспешно отводя взгляд и отворачиваясь к окну, — я считаю, что для этого требуется известное мужество, — для того чтобы развестись с женой, когда ты этого не хочешь. Однако на его месте я бы этого хотел.
Луиза улыбнулась.
— Ты бы не потерпел, если бы твоя жена спала с сенатором?
— И ни с кем другим, — сказал Джулиус. — Пришлось бы ей тогда пенять на себя.
— Ты убил бы ее?
— Возможно. — Теперь их взгляды встретились. — Так что лучше берегись.
— Я тебе не жена.
— Но ты будешь ею.
— Разве?
— Конечно.
Луиза улыбнулась, пожала плечами.
— Ну, если уж от этого никуда не денешься…
— Никуда. — Джулиус встал и пересел на кушетку рядом с ней.
— И у меня нет выбора?
— Ни малейшего, — сказал он и сжал ее в объятиях.
— Тогда, значит, не о чем говорить…
— Абсолютно, — сказал Джулиус, и больше они и не говорили. Он стал целовать ее, а потом они ушли в спальню, и объятия их были торопливы и безмолвны, и для каждого из них это было так, словно он впервые познавал любовь.
29
Эти часы Генри провел в одиночестве у себя в кабинете. Сначала он позвонил в сыскное агентство и сообщил, что отказывается от их услуг; затем, сидя за письменным столом, начал просматривать заметки, сделанные им за последние годы, — незавершенные наброски новой книги, которую он так и не написал, поскольку ему, в сущности, нечего было сказать.
Отодвинув от себя заметки, он достал из ящика стопку чистой бумаги. Свободного места на столе было мало, и он бросил старые заметки в корзину для бумаг, предварительно разорвав пачки листков пополам. Потом поглядел на лежавший перед ним лист чистой бумаги.
Минут через десять он взял ручку и написал: «Внезапный рывок к высокой цели», после чего встал, подошел к книжной полке и из многотомного сочинения Токвиля «Демократия в Америке» выбрал один том. Он стоя перелистывал его, пока не отыскал главу под названием: «Почему великие революции будут совершаться реже». Он вернулся к письменному столу, на ходу начав читать, сел и под уже написанным заголовком выписал цитату: «Я страшусь — и не скрываю этого, — что люди, малодушно пристрастившись к удовольствиям современной жизни, могут настолько утратить интерес к своему будущему и к будущему своих потомков, что предпочтут плыть по течению, нежели сделать, когда это станет необходимо, сильный, внезапный рывок к высокой цели».
Дописав, Генри отложил листок в сторону, взял новый и написал на нем: «Заметки для статьи о революции», потом подчеркнул это и под чертой стал набрасывать отдельные фразы:
«Революция как социальное обновление.
Взаимосвязь между идеологией хилиазма и социальным обновлением.
Циклы социального обновления.
Аналогия: гусеница, куколка, бабочка.
Признаки социальной деградации: падение родительского авторитета.
Этическая ценность социального обновления: есть ли революция — добро?
Находится ли социальное добро в противоречии с добром в понимании божественного промысла?»
Написав это, он задумался, потом, взяв другой лист бумаги, написал: «Заметки для статьи о Добре и Зле». Под этим он тоже провел черту и под ней написал снова то, что было уже написано на предыдущем листе: «Находится ли социальное добро в противоречии с добром в понимании божественного промысла?» Ниже он написал следующие фразы:
«Противопоставление двух позиций: предоставление детей самим себе (Спарта); ограничение рождаемости (Индия).
Способы познания божьей воли: объективные — откровение, традиция; субъективные — смирение, самопознание, покаяние, самопожертвование, любовь…»
Дверь за его спиной отворилась. Он обернулся и увидел Лилиан.
— Привет! — сказала Лилиан. — Я помешала тебе?
— Нет, ничего, — сказал Генри.
— Значит, помешала.
— Эти дела не к спеху.
— Я на секунду. — Она сняла волосок с лифа платья.
Генри взглянул на часы: было уже почти пять.
— А ты вернешься к ужину? — спросил он.
Лилиан помедлила, затем сказала неуверенно:
— Постараюсь, но ты меня не жди.
— Нет-нет. Хорошо,
Лилиан улыбнулась, сделала шаг к Двери, но, по-видимому, что-то удерживало ее, потому что она вернулась, подошла к креслу, села.
— Что ты пишешь? — спросила она.
— Статью.
— Все ту же?
— Нет. Ту я бросил писать.
— А эта о чем?
— В конечном счете она будет о революции, — сказал Генри, покосившись на свои заметки, — но пока это больше о другом… о религии.
— О религии? Но ты же не религиозен.
— Не спорю.
— Тогда почему такая статья?
— Она не столько о религии, сколько об этической стороне религии — о различии между нею и этикой социальной.
— А это различие велико?
— Мне кажется, да. В сущности, они часто находятся в противоречии.
— А я привыкла думать, — сказала Лилиан, — что социальные законы и религиозные заповеди обычно совпадают: не убий, не укради…
— В некоторых случаях — да.
— А в чем они не совпадают?
— Общество возвеличивает героев, — сказал Генри, — в то время как Христос благословлял смиренных.
— Да, — сказала Лилиан. — Это верно.
— Вот это-то и должен решить человек: хочет он угодить богу или людям.
Лилиан опустила глаза на ковер.
— А ты какой сделал выбор? — спросила она.
— Я один из тех — их, кстати, большинство, — сказал Генри, — кто не в состоянии решить для себя этот вопрос
и потому приходит к концу, не совершив ни добрых дел, ни геройства.
— Никто не требует от тебя геройства, — сказала Лилиан, вспыхнув.
— И добрых дел тоже.
— Об этом я как-то не думала, — сказала Лилиан.
— Да и я не думал, — сказал Генри. — До последнего времени.
— Что же тебя натолкнуло? — спросила Лилиан.
— Как мне кажется, Лу.
— А что она тебе говорила?
— Она сказала, что излечилась.
— Отрадно слышать.
— И она продемонстрировала свою приспособленность к жизни, дав мне совет.
Лилиан рассмеялась.
— Может быть, она и излечилась, но она не изменилась, за это я ручаюсь.
— Не знаю, — сказал Генри, — но совет она дала мне дельный.
— Что же она тебе сказала?
— Она сказала, что я не человек действия, и мне следует оставаться со своими книгами.
— А ты намерен был с ними расстаться?
— В какой-то мере.
— Я согласна с Лу. Держись за свои книги.
— Так я и сделаю.
Они взглянули друг другу в глаза. Наступило молчание. Потом Генри сказал:
— Тебе, верно, пора идти.
Лилиан поднялась.