— Ни о чем, — последовал равнодушный ответ.
На самом деле она думала, сможет ли тот человек, Филон, о котором говорила Ирада, избавить её от Арсинои; сможет ли ради неё пожертвовать собой, подвергнуть себя унижению, избиению или пытке? Если не он, то кто тогда? Ей представлялись юноши, стройные, длинноногие, упрямые храбрецы; молодые мужчины, широкоплечие и сильные. Они казались ей смелыми и ловкими, как пантеры, ласковыми, как голуби, готовыми на все.
Она до того распалила свое воображение, что едва смогла бороться с охватившим её чувством, а закрыв глаза, легко вообразила прикосновение крепких мужских пальцев, гладивших плечи и грудь, страстные поцелуи в шею и за скулой под ухом.
Однако вскоре ей показались мерзки и нечистоплотны её мысли. Она стала корить себя, бранить самыми оскорбительными словами. Слезы появились на её глазах, ей захотелось молиться. Лучше никому не принадлежать, остаться чистой, свежей, как родниковая вода, не запятнанной ничем чувственным и плотским.
Она вздохнула и пожалела, что не девственница. Ушло время чистоты. Девичьи мечты, где вы?
Вдруг ей показалось, что её одежды недостаточно душисто пахнут. Она повелела принести розовой сирийской эссенции. Опустошив маленький флакончик на одежду, волосы, лицо, шею и вся пропахнув запахом своих любимых роз, она взяла круглое на ручке металлическое зеркало и осмотрела себя. Ей не понравилось лицо, совсем не такое, какое она бы хотела иметь. Береника, Арсиноя — вот кто унаследовал материнские черты, черты красавицы македонки, а в ней слишком много чувственного, восточного, египетского, начиная со смуглой кожи и кончая разрезом темных глаз. "Моя египетская пчелка!" называл её Гай Юлий, стареющий женский угодник.
— Ишма, — спросила Клеопатра, — я могу нравиться?
— О да, госпожа! — ответила девушка без лукавства. — Ты красива. Мужчины не сводят с тебя глаз.
— Врешь!
— Клянусь Исидой!
Ишма встала на колени и молитвенно сложила руки перед грудью.
— А захотел бы кто-нибудь исполнить мое желание… допустим, ценой своей жизни?
— О чем ты, госпожа моя?
— Какая ты непонятливая, — вздохнула Клеопатра и вскрикнула, приподнявшись, — она заметила на подбородке красное пятнышко.
— Что? — испугалась Ишма.
— Прыщик.
— Где? Ничего нет.
— Как же нет? А это что? Разве ты не видишь? — ткнула она пальцем под нижнюю губу.
— Наверное, укусила какая-нибудь мошка.
— Какая ещё мошка! Вчера не было. Надо мази, той, что привезли купцы из Палестины.
Несколько рабынь, сидевших на полу, вскочили на ноги. Ишма их опередила.
— Скорее! Да скорее же! — понесся ей вслед нетерпеливый голос царицы.
14. К СЕЛЕВКУ НЕ ХОДИ
Запыхавшаяся Ишма появилась с белой круглой баночкой в руке; её маленькие груди высоко вздымались и опускались; на чистом узеньком лбу блестели бисеринки пота.
Клеопатра выхватила у неё из рук баночку, крышечка стукнулась об пол и покатилась. Одна из рабынь бросилась её поднимать. Царица мазнула по подбородку беловатой густой массой и растерла пальцем; почувствовав холодок, она успокоилась и опустила руки. И тотчас же насторожилась, заслышав оживленную болтовню двух девушек.
Светловолосая рабыня в сине-белом платье, родом из Фессалии, по имени Хлоя, всегда удивляла её чрезмерной говорливостью.
Клеопатра позвала её, девушка оборотилась. Под пристальным взглядом царицы она смущенно опустила ресницы. Это показалось Клеопатре подозрительным.
— О чем вы?
Она молча потупилась. Клеопатра обратилась ко второй, хорошенькой смуглянке, стройной, высокой девушке.
— Ответь ты, Апа. О чем вы шептались? Нам всем это будет любопытно послушать.
— Она мне сказала, — начала было девушка и, запнувшись, потупилась. Густые темно-каштановые волосы, собранные в высокий пучок на макушке, делали её ещё выше; полная грудь едва прикрывалась тканью; на шейке сверкал обруч, в ушках поблескивали серьги в виде месяца.
— Что же она тебе сказала? Договаривай!
— Она сказала, что подрались два раба, — упавшим голосом промямлила рабыня.
— Ну-ка, ну-ка! Иди поближе… Расскажи, голубушка, — поманила Клеопатра пальцем гречанку.
Это известие не было для неё новостью, но её удивил испуг девушек. "Не явились ли они причиной этой драки?" — подумала Клеопатра.
Девушка растерянно посмотрела на царицу, лицо её побледнело, губы дрожали — она выглядела так беспомощно, что это ещё больше разожгло любопытство Клеопатры. Наконец она призналась заплетающимся языком, что сама ничего не знает. Это была явная ложь.
Покачав головой, Клеопатра повелела позвать Селевка, управляющего дворцовым хозяйством.
Пришел приземистый, плотный человек, позванивая бласлетами на толстых запястьях.
Она спросила его о случившемся.
Селевк был удивлен, в первую минуту он вообще не мог понять, о чем идет речь, о каком необычном случае, так встревожившем царицу.
Клеопатра пояснила:
— Я слышала, что подрались два раба. — Обнаженной рукой она указала на рабынь. — Они, вероятно, лучше осведомлены об этом, чем ты.
Управляющий прищурил глаза, вглядываясь в девушек. На лице светловолосой рабыни из Фессалии изобразился испуг.
Селевк воскликнул:
— Я узнал тебя! — и надвинулся своим грузным телом на рабыню. Девушка попробовала спрятаться за спины своих подруг, но он поймал её за кисть руки и выволок на середину. — Ночная гостья! Теперь ты от меня никуда не убежишь.
Он с такой силой стиснул и крутанул ей руку, что та, вскрикнув, присела от боли.
— Что это значит? — воскликнула Клеопатра.
— Драка произошла из-за нее. Я видел эту дрянь перед заходом солнца. Она стояла с рабом Марком. Он хороший каменщик. А ночью, когда я обходил эргусуалы, застал её уже с другим. На соломе. Чем они там занимались, ты можешь представить, госпожа.
— Представила, Селевк, — ответила царица, кивая.
— Я не успел её поймать: ускользнула, как змея. А утром была драка. Оказывается, до этого она бегала к Марку. Я так скажу, госпожа, из-за таких кошек и вспыхивают потасовки. А ну выпрямись! — заорал Селевк на ошалевшую от страха девушку. — Стой и смотри на госпожу свою, царицу! И скажи ей, чем ты занималась, бесстыдница!
— Ей не надо об этом говорить, Селевк.
— Не моя воля, а то бы я спустил с неё шкуру, — сказал грозный управляющий и толкнул рабыню по направлению к сидевшей Клеопатре с такой силой, что та упала на каменные плиты и распростерлась в рыдании.
Не глядя на девушку, будто её и не было подле ног, Клеопатра спросила Селевка:
— Они покалечили себя?
— Да, госпожа моя. У одного разбита голова. А у Марка, каменщика, сломана рука. Теперь он не может работать. Я приказал их обоих высечь. А надо бы беспощадно сечь вот этих, — указал Селевк на лежавшую ничком Хлою.
— У тебя ещё будет время для этого. А теперь иди!
Селевк почтительно поклонился, прижимая руку к груди, повернулся и, невозмутимый, с достоинством, вышел.
В наступившей тишине прошаркали подошвы его сандалий. Он исчез за колоннами.
Высоко держа голову, смотря только перед собой и не видя ползавшую у её ног рабыню, Клеопатра произнесла строгим голосом:
— Почему же ты, милочка, меня обманула?
— Я… я… — залепетала девушка.
Клеопатра медленно приподнялась с ложа, не спеша приблизилась к рабыне.
— Боялась? Чего же ты боялась, душа моя? Что тебя мучило? проговорила она с ледяным спокойствием. — Ну-ка поднимись, поднимись!
Всхлипывая и размазывая слезы кулачками по грязным щекам, девушка поднялась на ноги, смотря на царицу, как затравленный зверек. Не дождавшись ответа, Клеопатра хлестанула её по лицу ладонью и закричала, топнув ногой:
— Отвечай, мерзавка! Почему ты меня обманула?
Девушка рухнула на колени и несколько раз, плача, поцеловала её туфлю. Потом запрокинула несчастное, мокрое от слез лицо и промолвила: