— Нет, госпожа моя. Я — одрис, а мой погибший товарищ — мед. Мы оба из Фракии.
— Ты храбро сражался, Руса. Поэтому мы решили пожаловать тебе свободу. Отныне ты свободен, — проговорила она нежно-звучным голосом. — А ту серебряную чашу, из которой пил, дарю тебе.
Раздались голоса:
— Отдайте ему чашу!
— Чашу ему!
Изумленному одрису сунули в руки чашу, и сразу туда же со звонким стуком посыпались монеты. В одно мгновение чаша оказалась полной.
Гладиатор смотрел на царицу не мигая. Вряд ли он понимал, что происходит. Ему закричали на ухо:
— Ты свободен! Свободен!
— Царица дарует тебе свободу!
— Теперь ты можешь ехать в свою Фракию.
— А если хочешь служить ей — оставайся!
Наконец до него дошло. Он опустился на оба колена, поставил чашу с монетами на пол, развел руки в стороны, точно пытался обнять весь мир, и выкрикнул на своем языке несколько непонятных, но благозвучных слов. Затем, склонившись, поцеловал плиту пола, не закрытую ковром. Пап перевел его слова:
— Спаси тебя бог, царица! Живи вечно, как звезда!
Клеопатра звонко рассмеялась, изумив гладиатора чарующими звуками своего голоса.
— Благодарю за доброе пожелание, Руса!
Рыдающего гладиатора увел Пап.
19. ПИРШЕСТВЕННОЕ ЗАСТОЛЬЕ
Застучали тимпаны, загремели барабаны, засвиристели флейты.
Появилась танцовщица Юла под дружные хлопки своих почитателей. Пунцовые шальвары её скреплялись на щиколотках цепочкой с бубенчиками; по бокам следовали разрезы, сквозь которые были видны голые ноги до бедер; колпачки в виде цветков лилий прикрывали сосцы открытых грудей; вокруг неглубокой ямочки пупка — два желтых круга, символизирующие солнце, по всему животу расходились лучи.
Подняв над головой обнаженные руки, Юла начала танец в такт стукам тимпана и повизгиванию флейты, сгибаясь в коленях. Движения рук её были настолько быстры, что казалось, их у неё несколько. Она вскидывала ноги, вертелась на месте, как волчок, изгибалась, подобно тростнику, колеблемому ветром; отбегала, падала на колени, кого-то манила, звала; колокольчики на её бедрах позванивали в такт бубенцам на щиколотках.
Трижды ударил барабан. С левой стороны выбежали девушки, все одинакового роста, стройные и гибкие, и начали танец. Издали, в своих тонких, облепляющих одеждах, они казались голыми, желанными, пленительными, ожившей стенной росписью.
Смотря на танцовщиц, мужчины оживились: одни поднимали головы, прекращая жевать, другие осторожно ставили на столы чаши с недопитым вином, переглядывались, улыбались, движением пальцев манили к себе юных прелестниц.
Раздался вопль, пронзительный, визгливый, с высоких нот снизившийся до продолжительного шипения. То дала услышать свой сильный, богатый оттенками голос певица Тара, высокая полногрудая женщина. Она сменила Юлу и запела низким приятным голосом под веселую греческую мелодию. Захмелевшие мужчины стали ей подпевать, подмигивая друг другу и жестами рук выражая свой восторг.
Ирада сказала:
— Мужчины опьянены и возбуждены, а женщины, моя царица, хотели бы продолжать пир по-этрусски.
Клеопатра улыбнулась и проговорила:
— По-этрусски так по-этрусски. Я не против, Ирада. Объяви!
Хармион простонала, как капризная девочка:
— Хочу Миния.
— О нет, сладострастная, — возразила Клеопатра, кося на неё влажным поблескивающим глазом. — Сегодня ты развлекаешь Нофри. Постарайся ублажить его так, чтобы он помнил об этой ночи всю жизнь. А ты, — сказала Ишме, займи вон того, что рядом с ним. Видишь? Тебя, кажется, это не воодушевляет, душа моя?
Ишма покривила губы.
— Так он же старый и бородатый.
— Для тебя все стары, девочка. Зато он забавный шутник и доставит тебе немало веселья своими прибаутками. К тому же с ним тебе можно не опасаться…
Ирада захлопала в ладоши и, напрягши голос, закричала:
— Послушайте меня!
Тара кончила петь, шум, разговоры стали стихать, головы мужчин и женщин, увенчанные венками, повернулись в сторону говорившей, а та продолжала:
— По общему желанию женщин — надеюсь, наши доблестные мужчины не будут возражать — в дальнейшем мы будем продолжать пир по-этрусски.
Раздались одобряющие хлопки и радостный визг женщин. Все они дружно поднялись со своих мест и по двое, по трое, а то и целыми стайками стали покидать пиршественную террасу и скрываться в одном из ближайших залов дворца.
Дидим едва не подавился пирогом. Он удивленно взглянул на Нофри, ничего не понимая:
— Чему они рады? И что, в конце концов, означает: проводить пир по-этрусски?
Нофри улыбнулся.
— Как? Разве ты не знаешь, как этруски в старину справляли свои пиры?
— Я слышал, что на пирах этрусков главенствуют женщины и что они сами себе выбирают напарников. Но этого никогда не видел.
— Сейчас увидишь.
Дидиму немного стало не по себе, он повел плечами, точно от щекотки между лопатками.
— Ты не разыгрываешь меня, надеюсь?
— Какой уж тут розыгрыш!
— И что ж, меня сейчас кто-нибудь скушает? А если я не хочу? А если это не по моим правилам?
— Ах, оставь! Ты, думаю, не посмеешь отказать женщине? Это неучтиво! К тому же все женщины хороши. Что тебя беспокоит?
— Мне как-то непривычно. До сих пор выбирал я.
Нофри рассмеялся и сообщил ещё одну новость:
— Но это ещё не все, что тебя выберут. В своей этруске тебе будет трудно узнать кого-либо из женщин. А это уже по-египетски. Мы же не можем без тайн!
— То есть как? — изумился Дидим.
— Все женщины будут одинаково одеты и у каждой на лице — маска. А светильники и факелы затушат. Как видишь, — указал Нофри на группу рабов, которая появилась во главе с управляющим Селевком и стала гасить огни, сейчас на нас падет египетская тьма.
— Слушай, Нофри, — зашептал Дидим, подвигаясь к нему, — а если меня выберут двое? Я же с ними не справлюсь.
Нофри захохотал, откидываясь на спину.
— Да ты ещё и трус вдобавок! Не скажи ещё кому-нибудь, а то тебя засмеют. Успокою тебя — обычно этого не случается. Женщины между собой договорятся, кого они выбирают. Можешь быть уверен в одном: без внимания не останешься. — Затем он сделал серьезное лицо и проговорил печально: — А если вдруг окажется, что тебя выберут двое или трое… Тогда действительно они обглодают твою сладкую палочку. Берегись!
— Нет, мне надо улепетывать, — проговорил Дидим и собрался слезать с ложа.
Нофри схватил его за полу хитона и потянул на себя.
— Да стой же ты! Я пошутил. Вот, понимаешь, друг, бросает на поле сражения.
А Тара все пела, теперь что-то печальное, нежное, бередившее душу; приятная мелодия всех взволновала. Когда она кончила, мужчины, оставшиеся одни, без женщин, молчали некоторое время с растроганными лицами. Потом раздались крики, более восторженные, чем можно было ожидать.
Тара раскланялась и удалилась.
Нестор тоже захотел петь; он попробовал свой голос, однако его никто не услышал, ибо всякий шум тонул в общем гуле. Тогда он поднялся во весь рост и забасил, воздев руки над головой.
— Замолчи, Нестор. Что ты ревешь, как павиан?
Его усадили, но он освободился, не без борьбы, и, поднявшись снова, на этот раз на стол, возопил:
— Не трогайте меня! Я хочу спеть одну непристойную песенку. Не-при-стой-ную! Ясно? Со всякими сладостями.
— Да перестань!
— Кто тебя будет слушать?
— Шел я раз по улице, — запел все же Нестор, но его дернули за руку, и он со стола перелетел на ложе, — молод ещё был…
Ему стали закрывать рот ладонями, но он вырывался и тянул свое, вращая глазами и улыбаясь мокрым ртом:
— А одна бабенка… тра-та-та-та. Сейчас, сейчас будет такое… Вы только послушайте.
В это время рослый Зет, известный своей отвагой и силой, стукнул себя в грудь кулаком и предложил любому из собравшихся помериться с ним силой.