— Нет, царица, — ответил Филон твердо. — Арсинои я сторонился. Я её видел только один раз, но она сразу мне показалась зловредной.
— Вот-вот! — воскликнула Клеопатра. — От неё так и исходил смрад ехидны. С самого детства она старалась мне вредить. У неё была завистливая, злобная душа. Как у настоящей ведьмы. Ее раздражало и злило, что отец больше любил меня, чем её. Что у меня стройнее и красивее ноги. Что я легко говорю на языках других народов, а она даже по-македонски не может связать двух слов. А как она одевалась! На неё стыдно было смотреть. Чисто портовая торговка! А все оттого, что упряма. Лишь бы настоять на своем. Если бы она стала царицей, александрийцы тогда бы взвыли. Чтобы понять хорошее, нужно узнать плохое. Неужели им до сих пор не ясно, что благодаря мне они свободные, а не рабы Рима.
— Я с тобой согласен, царица.
— Ты сказал, что встречался с ней однажды?
Филон кивнул, соглашаясь, потом сказал:
— За день до своей смерти Ахилла послал меня к Ганимеду сказать, что он не придет на совет. Тогда я и увидел Арсиною. Узнав, что Ахилла не придет, она завизжала, затопала ногами, точно бесноватая, закричала: "Удавите его! Удавите!" Я подумал, что она имеет в виду меня, и бросился бежать. Однако, как я узнал позже, это касалось Ахиллы. Пока я скрывался в лагере, Ахиллу убили. Я его не успел предупредить и корю себя за это. И помню безумное лицо Арсинои.
— Безумное? — усомнилась Клеопатра. — Но многие мужчины находят её красивой.
— Только по незнанию. В её лице нет ничего красивого. Черты тоненькие, мелкие, а от всего облика, вернее — выражения глаз, веет холодом. Я её возненавидел. Если бы не она со своим евнухом, Ахилла был бы жив и мы победили бы ромеев.
Клеопатра совсем близко подошла к нему и зашептала:
— Филон, Филон! О чем ты говоришь? Победили бы ромеев! Значит, Цезаря и меня. Сейчас бы ты не стоял передо мной, храбрый и честный ваятель. Неужели ты готов был убить свою царицу?
— Никогда! — воскликнул Филон и, опустившись на колено, поцеловал подол её платья. — Я уже тогда был пленен тобою, и, видишь, пленен до сих пор.
Ей понравилось, что он чистосердечно признался в силе её чар и своей любви к ней. Она запустила свои пальцы в его густые волосы, собрала их в кулак на затылке и, улыбаясь, подергала.
— Вот, значит, какие у нас с тобой воспоминания. Не будем больше об этом говорить. Что было, то было. Не так ли? Иди за мной! — И она поманила его рукой.
23. ЕСЛИ БЫ МОЖНО ЧТО ИЗМЕНИТЬ
Через затененный короткий проход они вышли в довольно обширный зал с колоннами. У одной стены во весь рост стояла мраморная богиня Исида, освещенная двумя высокими светильниками. Напротив, на другой стене, висел огромный роскошный занавес, на котором очень искусно был вышит город Вавилон, с дворцами, парками, жилыми кварталами, храмами, окруженный каменными стенами и прямоугольными башнями.
Они прошли в ворота города между двумя центральными башнями и оказались в самом святом для Филона месте дворца — в опочивальне Клеопатры.
Бесшумно ступая по мягким коврам, Филон на все глядел с нескрываемым любопытством, отмечая про себя, что у царицы отменный художественный вкус: обстановка спальни, предметы быта, их расцветка, тона и полутона, — все было подобрано одно к другому с безукоризненной гармонией. Сразу видно, что тут обитает тонко чувствующая красоту душа.
Взгляд его задержался на широком ложе за голубыми ниспадающими занавесками и стоявшем посредине столике с яствами, амфорой и двумя высокими стеклянными бокалами.
— Будь моим виночерпием, Филон! — сказала Клеопатра, указав на столик.
Филон вытащил из узкого горлышка амфоры деревянную затычку и сразу почувствовал сладковатый спиртовой запах вина, слегка отдающий миндальным орехом. Аромат ему показался знакомым. Он ещё раз потянул носом и прицокнул языком, как знаток спиртного.
— Это массик! Божественный массик! Напиток Юноны и Юпитера.
— О Филон, ты меня поражаешь! Откуда ты так хорошо разбираешься в винах? Это действительно массик — самый лучший сорт италийского вина, сказала она и поторопила его: — Не медли, виночерпий! Счастье в твоих руках.
Филон наполнил до краев бокалы красной густой жидкостью. Сладко-горький винный дух распространился вокруг них.
— Я пью за тебя, царица. И за наш свободный Египет.
— За меня? За свободный Египет? О славный Филон! Как это трогательно! Но ты знаешь, знаешь, что нашей родине снова грозит опасность?!
— Знаю, царица!
— Ты знаешь не все. Я тебе открою одну тайну. Что сказали боги. На смертном одре Комарий, через которого вещал бог Тот, поведал мне: Египет будет свободным до тех пор, пока я буду его царицей. Если я погибну, погибнет и Египет, — произнесла она печально, и в её прекрасных глазах появились слезы. Филон готов был броситься к её ногам; его сердце разрывалось от любви и жалости к этой женщине.
— Почему ты так говоришь? И почему ты должна погибнуть?
— Ромейский триумвир Антоний готовится двинуться со своими легионами на Египет, но не один, а вместе с моей сестрой Арсиноей. Он хочет восстановить её на царство. — Клеопатра нарочно придала своему голосу унылые нотки, чтобы разжалобить его ещё больше. Он поверил.
— Какое безумие! Но зачем это нужно Антонию? Не понимаю. — Он хотел выразиться определенней: "Зачем Антонию Арсиноя, когда есть Клеопатра?"
Она, догадавшись о его мыслях, пояснила:
— Эта дрянь уже встретилась с ним и сумела обольстить. А чтобы их связь не слишком бросалась в глаза и не вызвала скандал в Риме, он отправил её в Эфес, в храм Артемиды. — Она врала с упоением, упавшим голосом, как актриса, по её щекам катились слезы, губы дрожали, дыхание прерывалось, рыдания готовы были вот-вот вырваться из груди, но усилием воли она сдерживала их как могла — и не только Филону, самой себе уже казалась несчастной.
Филон, страдая вместе с ней, между тем заметил:
— От Арсинои всего можно ждать. Она уверяла Ахиллу в своей преданности, а сама тайно подготовила убийство.
— Хорошо, что ты знаешь мою сестру и тебе не приходится объяснять, лепетала Клеопатра, всхлипывая. — Она способна на любое коварство — лишь бы добиться своего.
Незаметно она облизнула свои губы кончиком языка, придав им соблазнительную влажность. Она спросила:
— Ты часто вспоминаешь Ахиллу. Видимо, он тебе чем-то близок. Не так ли, Филон?
— О да, царица, — простодушно признался тот. — Ахилле я многим обязан. Если бы не он, я не стал бы скульптором, а стал бы воином. Ахилла сказал, что воином может быть любой, а художником только избранный. Он посоветовал мне не изменять моему предназначению.
— Он был прав, этот Ахилла. Оказывается, я его плохо знала. Он всегда мне казался этаким чурбаном. Глаза вытаращит, губы сожмет. Истукан истуканом. Меня это пугало. — И вдруг, точно опомнившись, мило улыбнулась, блеснула глазами и нежно молвила: — Что же мы все о неприятностях? Забудем их, друг мой! Давай-ка лучше отведаем вина, чтобы нам стало сладко, радостно и тепло.
Она приблизилась к нему, и они осторожно чокнулись бокалами, стекло звякнуло. Клеопатра засмеялась, её взгляд излучал нежность. У Филона и без вина голова шла кругом. Все, что происходило с ним, казалось сном. Давно, давно жила в нем мечта вкусить любовь царицы, мечта вздорная, дикая, он сам сознавал её фантастичность, ибо такое никому не могло прийти в голову. И вдруг все это сбывалось, точно по волшебству, но он ещё не мог окончательно в это поверить.