— На что мне этот Антипатр? Не лучше ли вообще смыться из Александрии?
— Всему свой черед. Антипатр тебе нужен затем, чтобы взять золото в дорогу. Скажешь — для Дидима. Он ждет тебя. После этого ты отправишься в Милет.
Македон хмыкнул, презрительно скривил губы.
— Ну вот еще! Нужен мне этот Милет!
— Молчи, Македон! Мне нелегко было тебя вызволить из темницы. Теперь ты должен поступать так, как я тебе скажу. Не возражай! Я знаю, что ты сто раз оговоришься, прежде чем сделаешь то, что нужно. Но теперь молчи — и не выводи меня из терпения.
Македон нехотя согласился.
— Ладно. Получу я монеты, поплыву в Милет. А в Милете-то что?
— Тьфу! — сплюнул от досады Дидима. — Ему слово, он — два. Слушай, что будет дальше: из Милета ты попадешь в Эфес.
— Из Эфеса — в Трою. Из Трои — в Амфиполь. Из Амфиполя…
Дидим рассердился и воскликнул:
— Ну что ты за человек, Македон! Я спрашиваю, что ты за человек? Никудышый ты человек! Вот что ты такое! У нас нет времени для препирательств!
— Что в Эфесе-то делать? Говори, дядя, побыстрей!
— Там тебе надо уложить одного человека, вернее — женщину.
— Уф! Так сразу бы и сказал! Меня попрекаешь, а сам наболтал столько, что я уже все забыл. Отправлю к праотцам одну стерву… Кто она такая?
Дидим снизил голос до шепота, точно боялся, что его услышат стены и деревья:
— Учти: для меня и для тебя это может стать спасением. Ибо мой грех будет прощен…
Македон нервно присвистнул, взвел глаза на карниз башни и нетерпеливо притопнул левой ступней.
— Старикан, кого я должен уложить на лопатки?
— Арсиною. Сестру нашей царицы. Младшую дочь Птолемея Авлета.
Молодой человек схватился за свой лохматый затылок.
— Ничего себе птичка! А без меня некому, что ли, ей задрать лапки?
— Лучше тебя с этим никто не справится.
— И где я её там, в Эфесе, разыщу?
— В храме Артемиды! Она прячется у тамошнего жреца.
— И что, так уж нужно её резать? Она, видимо, молодая, жить хочет, спать с мужичками.
— Хочет, и не только этого. Но более всего ей хочется царствовать в Египте.
— Как мне её отличить от других? Не написано же у неё на лбу, что она дочь Авлета!
— Еще как написано! Лицом она напоминает Клеопатру. Может, не совсем напоминает, но есть у них что-то общее. Только носик у неё небольшой, изящный. На левой щеке — вот здесь! — родинка. Она тебе покажется красивой. Однако ростом ниже Клеопатры. И нет у неё той величавости, как у нашей царицы. Не ходит, а семенит. И ведет себя как портовая шлюха. Смех нахальный. И всегда возле неё какой-нибудь петух вертится. А то и два. Так что будь осторожен. И избавь тебя бог попасть во власть её чар. Она ведь ведьма. Учти!
Македон усмехнулся.
— Ну ты даешь! Не хватает мне ещё связаться с нечистой силой.
— Неужто испугался? Будь она и ведьмой — противоядие есть и от этой нечисти. Не дрогнуло же твое сердце в гробнице!
— В гробнице мертвые, а тут живая ведьма! Что, если она сотворит такое, что я захочу её попробовать. Жалко ведь просто так изводить товар.
— Если она тебя соблазнит, ты пропал! И все, что я сегодня проделал, окажется напрасным. Мне будет жаль тебя, Македон.
— Я пошутил. Неужели ты не знаешь, что для меня женщина все равно что придорожный куст.
— Не зарекайся. Помнишь заговоры, которым я тебя учил?
— А то как же! Только их и повторял в гробнице. "Сокровенный именем Амон-Ра! Нет никого равного тебе. Восстань, Амон, Великий бог света. Да буду я силен против волхвования. Бог, создавший меня, будь на моей стороне и сокруши демонов — Беса, Меритсегер и их сподручных: ведьм и колдунов. Пусть буду я спасенным. Помоги!" — проговорил Македон. — Как видишь, я помню слово в слово твои заклинания.
— И знай еще, мой племянник, что дядя твой будет в заточении. Если Клеопатра не повелит меня отравить сегодня же.
Македон сразу насторожился и с беспокойством поглядел на своего дядю.
— Это почему?
— Я вызволил тебя из темницы путем насилия и обмана. И мне надо привести в чувство одного беднягу и отдать ему перстень, иначе ему будет плохо.
Племянник Дидима заулыбался во весь рот.
— Однако, дядька, ты у меня молодец!
Македон был выше Дидима на целую голову — высокий, широкоплечий, сильный малый, — поэтому он не бросился тому на шею, а обхватил его поперек туловища, приподнял и стал кружить.
— Обожаю тебя, старикан! Ты у меня чудесный!
— Оставь меня, Македон! Брось сейчас же свои дурацкие шутки! — Дидим принялся размыкать его руки за своей спиной, покраснев от натуги и вытаращив глаза. — Отпусти! И беги! Иначе быть беде!
— Не беспокойся! Все сделаю, как ты наказал. Расправлюсь с этой стервой и вернусь! Ты только держись! Не поддавайся! Соври что-нибудь Клеопатре! Я вернусь — и освобожу тебя! Верь мне, старикан!
И Македон, отпустив Дидима, скользнул в дыру.
26. ДУМАЙ, ДИДИМ, ДУМАЙ!
Дидим постоял и послушал, подставив ухо к темному проему лаза, откуда тянуло легким сквозняком и раздавался шорох. Затем что-то стукнуло. То, видимо, упал камень от неловкого движения племянника. Наступила тишина. Македон, малый неробкого десятка, вероятно, уже выбрался из внутренней башни, благополучно миновал проход — ибо не было слышно угрожающего рычания львов — и теперь либо вытаскивает камни из лаза внешней башни, такой же глухой и необитаемой, как и эта, либо пробрался в проем её нутра. А там амбразурная щель, ловкость и цепкость, которыми Македон обладал, — и свобода.
Почему-то Дидим верил, что произойдет именно так, как он представлял, и больше не сомневался и не переживал за своего племянника. Гораздо тревожней было здесь, в парке Клеопатры. Дидим вспомнил о несчастном Филоне, которого следовало освободить от пут и возвратить злосчастный перстень с Уроборосом, а там, смотря по обстоятельствам, либо бежать, либо с повинной идти к Клеопатре.
С этими мыслями Дидим отправился на розовую плантацию. Филона он застал среди кустов, но поза, в которой тот находился, насторожила его. Скульптора он покинул распростертым навзничь, теперь же тот лежал как-то странно, носом в землю, и не двигался. В такой позе лежать живому человеку было неудобно.
Обеспокоенный Дидим метнулся к нему и перевернул тело. Он увидел безжизненные, остекленевшие глаза несчастного, а на груди, на ткани хитона, мокрое расползшееся кровавое пятно. Ножевая рана в сердце оборвала его жизнь. Филон был мертв. Дидим похолодел.
— Господи! Прости меня, господи! — зашептал он, поглядывая направо-налево, и вдруг краем глаза заметил за своей спиной темную фигуру человека.
Дидим поднял свой взор и подумал: "Все. Конец". Точно выросший из-под земли, перед ним стоял Сотис, а позади него четверо стражников с пиками, и среди них те двое, которые сопровождали Дидима и Македона до ворот парка Клеопатры. Они вышли из рощи, где прятались за стволами деревьев.
Сотис молча уставился на Дидима одним здоровым глазом и тихонько, небрежно шлепал рукоятью плети по открытой большой ладони. Начальник ночной стражи ждал, ждал и Дидим, ибо теперь он всецело находился во власти этого черного человека.
Не оборачиваясь к страже, Сотис щелкнул пальцами левой руки. Два эфиопа приблизились к нему.
Он их спросил негромким спокойным голосом:
— Этот? — вероятно, имея в виду: тот ли, кто увел из темницы грабителя.
— Да, он, — подтвердили эфиопы, кивая своими длинными бритыми головами.
— Так, так, — произнес Сотис. — А кто там лежит?
Дидим сказал:
— Шел и увидел человека. Наклонился — он мертв!
Получилась ложь — жалкая, неловкая, нелепая. Дидим сразу почувствовал отвращение к своим словам и к самому себе. Он поморщился, затряс головой и вдруг вымолвил довольно резко: