Раненых привозили прямо с поля сражения, и бывали тяжелые случаи ранения в живот, в голову, иногда умирали тут же во время перевязки.
Никогда не забуду одного раненого. Снарядом у него были почти оторваны обе ягодицы. По-видимому, его не сразу подобрали с поля сражения. От ран шло страшное зловоние. Вместо ягодиц зияли две серо-грязные громадные раны. Что-то в них копошилось, и, нагнувшись, я увидела... черви! Толстые, упитанные белые черви! Чтобы промыть раны и убить червей, надо было промыть их сильным раствором сулемы. Пока я это делала, раненый лежал на животе. Он не стонал, не жаловался, только скрипели стиснутые от страшной боли зубы. Перевязать эти раны, чтобы повязка держалась и чтобы задний проход оставался свободным, было делом нелегким... Не знаю, справилась ли я с этой задачей...
Знаю только, что я была неопытна, что надо было пройти еще большую тренировку, чтобы научиться не расстраиваться, забыть об ужасных открытых ранах с белыми жирными червями, чтобы это не мешало мне нормально есть, спать...
Помню еще один случай: на перевязочном пункте в Белостоке я перевязывала солдата, раненного в ногу. Веселый был парень, и, хотя нога у него сильно болела, он радовался, что его эвакуируют: "Домой поеду, к жене, ребятам. Они, небось, соскучились обо мне". Напротив веселого солдата сидел на стуле немец. Рука перевязана кое-как, бурым потемневшим пятном через марлю просочилась кровь.
- Эй, немчура! - вдруг заорал во все горло веселый солдат. - Не гут, не гут, зачем ты мне, немецкая морда, ногу прострелил? А? - и показывает на рану.
- Jawohl! - соглашается немец, показывая руку. - Und Sie haben mir auch mein Hand durchgeschossen1.
- Ну ладно, немчура, война, ничего не поделаешь... - точно извиняясь, сказал солдат. Оба весело и ласково друг другу улыбнулись.
Как-то раз наш поезд остановился в маленьком немецком городке. Городок чистый, армия не успела еще его загадить
Немцы ушли, побросав имущество. Тяжело было видеть, как солдаты ходили из дома в дом, набирая полные мешки разного добра, одежду, стенные часы, постельное белье. Мебель не унесешь, ее просто разбивали. Крах! Крах! Из верхнего окна чистого, уютного домика летят стулья, столы, комоды, а за ними с жалобным стоном сотен струн ударяется о мостовую пианино. Солдаты весело гогочут.
Доктор назначил меня в офицерский вагон. Я шла туда неохотно. С солдатами работать было легче. Они проще и поэтому деликатнее офицеров. Отворачиваются, когда надо, чтобы не смущать сестру. В офицерском вагоне несколько человек легкораненых, и, когда их перевязываешь, они позволяют себе отпускать грубые шутки, двусмысленные остроты.
Попасть в теплушки и покинуть их можно только на остановках. Закончив работу, приходится сидеть и ждать, пока наш длиннейший поезд подойдет к станции и можно будет выскочить и по платформе добежать до своего вагона.
Как-то раз пришлось долго ждать. Было особенно неприятно и скучно слушать банальные разговоры и остроты офицеров. Поезд едва полз по высокой, вероятно, только что построенной насыпи. Я смерила глазами высоту подножки - невысоко, и, не долго думая, спрыгнула на насыпь. И, о ужас! - поезд тотчас же наддал пару. Быстрее, быстрее один за другим проскакивали вагоны, проскочил и наш персональный вагон. Зима, мороз, а я в одном халате... Что делать? Вскочить обратно в поезд на таком ходу было невозможно. Я испугалась. Что я буду делать, если поезд уйдет и я останусь одна на полотне железной дороги? Ни одного жилья, кругом лес, занесенный снегом. И вдруг загремели колеса, застучали друг о друга буфера... Поезд остановился...
- А я, зная вас и на что вы способны, поглядывала в окошко и, увидев на насыпи вашу растерянную фигуру в белом халате, остановила поезд, - с упреком сказала мне Мария Александровна*. - В другой раз, пожалуйста, этого не делайте, - добавила она, укоризненно качая своей седой головой.
У подножия Арарата
16 октября, не объявляя войны, турецкий флот обстрелял Одессу, Новороссийск и Севастополь. Россия немедленно приняла вызов. Одержав несколько блестящих побед, наша армия, почти без боя, продвинулась в глубь Турции.
Т.Н.Полнер - старый земский деятель - и Сергей Глебов - энергичный и идейный молодой человек, с домами которых мы были знакомы с детства - его сестра была замужем за моим братом Михаилом, - организовали в это время 7-й передовой отряд В.З.С., командированный для работы на Турецком фронте. Меня приняли в отряд только по протекции Полнера и Глебова, так как принимали только кадровых краснокрестных сестер, и я была единственной сестрой военного времени.
Наш эшелон шел в Тифлис больше недели, и там нам пришлось ждать назначения около месяца. Настроение у всех понизилось. Чудесные прогулки, знаменитые серные бани, безделие - все это было хорошо для туристов, но мы рвались в бой.
Наконец, было назначено общее собрание. Тряся черной с проседью бородкой и испытующе ощупывая нас своими умными карими глазами, Полнер держал речь: "Мы должны идти по двум направлениям, - сказал он. - Одно направление на Эрзерум-Каре, другое - Эривань-Игдырь и дальше - Каракалиса Алашкертская в глубь Турции. Второе направление - опасное: нападают по дорогам банды курдов, свирепствуют все три вида тифа, длинные тяжелые переходы верхом через перевалы без дорог. Решайте сами, кто куда пойдет работать, я никого не назначаю".
И не успел он закончить, как почти половина отряда отделилась и высказала желание работать на Эривано-Игдырьском направлении. Наконец-то, думали мы, начнется настоящая работа!
Т.Н.Полнер встал впереди нас: "Спасибо, - сказал он, - я сам возглавлю ваш отряд".
Игдырь - маленькое местечко у подножия горы Арарат, расположенное на берегу бурной речки Евфрат. Библейские, но унылые, болотистые места с невероятным количеством комаров, носителей одной из самых тяжелых форм тропической малярии.
Здесь, в Игдыре, в бывшей школе, мы организовали первый перевязочный пункт 7-го передового отряда Всероссийского Земского Союза. Работа закипела.
Женщина-врач, смуглая, иссохшая, как мне казалось, от злости, социалистка с дежурной папиросой во рту - остро меня возненавидела.
- Прислали, видите ли, "работницу"! - жаловалась она молодому врачу. - Без протекции она сюда бы не попала. Что она знает? - графиня, аристократка!
- Сестра, вымойте все полы, окна, двери в палатах, - приказала она мне, чтоб было чисто.
Щеток не было. Молча, стиснув зубы, я терла полы тряпками. Я так боялась, что врачиха будет смеяться над моей никчемностью, называть белоручкой, барыней, - тем более что опыта в мытье полов у меня не было никакого.
Спасибо, выручил брат милосердия Эмилио Феррарис - доброволец-итальянец, неизвестно почему попавший братом милосердия в наш отряд.
- Impossible1, синьорина, - горячился Эмилио. - Эта docteur, она влюбляй во все мужчин, красивый заведующий хозяйства и ревнуйт. Вы очень устает; я вам помогайт.
И мы терли полы, мыли окна, расставляли и стелили кровати, и нам было весело. А докторша шествовала по отряду, и за ней, как собака, плелся ее любимец козел, которого она приручила и угощала табаком.
А когда привезли тридцать человек ревматиков - докторша назначила меня делать им массаж. И я терла им ноги, руки, спины часами, пот лил с меня ручьем. Я не знала тогда, что мыть полы, массировать десятки больных - не входило в обязанности сестры. Да злая докторша и не назначала кадровых сестер на эту работу.
- Сестрица, брось, умаялась, - говорили мне больные солдаты. Они жалели меня, но я не обращала внимания на их слова, продолжая их часами массировать.
Может быть, это и был подвиг? Но подвигом в моем представлении было нечто совсем другое!
В Игдыре мы простояли несколько месяцев.
Наступили теплые дни. Зажурчали ручьи, разлились по всей долине реки.
Нестерпимая жара. Скучно. Работы мало. Вечером тучами вились над нами и кусали комары. Страшная жажда. Студенты, исполнявшие в отряде роль братьев милосердия, принесли из деревни виноградный сок. Сок кисло-сладкий, вкусный и чудно утоляющий жажду. Наливаем в большие эмалированные кружки и с наслаждением пьем одну за другой.