Я не протестовал. Может быть, сказал какую-то глупость, не помню.
— Это я.
— Я знаю.
— С добрым утром.
— Мне давно уже этого не говорили.
— А Сэм что говорит?
— О чем ты?
— Ни о чем.
— Хорошее начало.
— Я все тот же, о’кей?
Молчание.
— О’кей, я изменился, — сказал я.
— Я изменилась тоже.
— Что ты собираешься делать?
— Когда?
— В полдень?
— Сэм.
— О, Сэм.
— Что — о, Сэм?
— Ничего. Отмени.
— Не могу. Он уезжает.
— А ты когда летишь? Тоже сегодня?
— Сэм летит сегодня. А я — завтра. У меня деловая встреча в три часа.
Радость мгновенно охватила меня. Весь вечер, вся ночь… Того, что случилось с Норой, словно бы и не было.
— Пообедаем вместе?
— Снова? Уже успел проголодаться?
Голос ее звучал радостно.
— Во сколько?
— В семь часов. Ты должен за мной заехать. Но пойдем до ресторана пешком, ладно? Мне так больше нравится. Тогда и вернуться можно пешком.
Специфическая логика Сабины.
Марафон. Я мог бы сейчас пробежать марафон. Всю дистанцию, без остановок. И может быть, на одном дыхании.
Сэм поздоровался со мной, как со старым другом. Стиснул мою ладонь обеими руками и дружелюбно поглядел в глаза.
— Мало спал? — Он засмеялся, нос его, казалось, стал тоньше и еще сильнее загнулся вниз, едва не доставая до верхней губы. Была ли игрой небрежность, с которой он задал вопрос? Не знаю.
— Макс, обещай мне одну вещь. Сабина ничего не должна знать о моей книге.
Ну вот, начинается. Неужели по моему лицу заметно, что я только что с ней говорил?
Его номер был пуст и убран, даже кровать застелена. У стены — черный чемоданчик на колесах. Запах мужского одеколона. Сэм Зайденвебер, чисто выбритый, в белой рубашке-поло и отглаженных вельветовых брюках, был в хорошем настроении, отчего властность его только увеличилась. Он чем-то напомнил мне папу. Того тоже иногда охватывает необъяснимый оптимизм. Должно быть, это происходит, когда время становится дороже и его следует распределять с пользой.
— А Сабина не придет? — спросил я.
— Сюда? Вы же с ней договорились о встрече?
Я кивнул в замешательстве. Ни при каком раскладе я не мог доверять Сэму.
— Почему ей нельзя ничего знать? — спросил я. — Она же знает, что вы работаете над книгой?
Ноздри его затрепетали от удовольствия.
— О да, но, во-первых, она не верит, что я ее напишу, потому что я болтаю об этом уже много лет. А во-вторых, она думает, что я пишу совсем другую книгу. Она даже не знает, как далеко я продвинулся. На самом деле, Макс, это должно стать для нее сюрпризом.
Старый Зайденвебер, не написал ли он на старости лет роман? Не то чтобы я не смог продать его книгу, но куда тогда девать мемуары остальных голландских эмигрантов?
Сэм предложил мне выпивку из мини-бара. А сам закурил маленькую сигару.
— Сабина когда-то уже расспрашивала меня. Она хотела знать все о моем прошлом и до сих пор хочет, постоянно этим интересуется. Однажды она брала у меня интервью, расспрашивала очень подробно. Но я не хотел говорить. Я не мог, я буквально заболевал от этого. А после того, как рассказывал, месяцами не мог спать. Я ей тогда так и сказал. Я никогда не напишу об этом, сказал я, и никогда этого не опубликую. Это слишком страшно, слишком мне близко, я становлюсь больным, когда вспоминаю. Это она поняла. Думаю, ты знаешь почему. Хорошо, сказала она, но люди хотят знать о фильмах, о твоих встречах с Евой Гарднер, Мэри Пикфорд, Билли Уайлдером. Попробуй, Сэм, ты сможешь. Ты — писатель, ты настоящий писатель. Это сказала она. Никто никогда так не верил в мою способность писать, как Сабина; даже моя жена Анна не верила. Ей бы агентом стать! — Сэм коротко рассмеялся. — По-видимому, она была абсолютно уверена, что я этого никогда не сделаю, слишком долго я находился по другую сторону творческого процесса. Мне постоянно приходилось скандалить с писателями, продюсерами, режиссерами и актерами. Я так много бранился — всю жизнь!
Он снова засмеялся, немного принужденно.
К счастью, он не заметил, с каким напряжением я его слушал. А может — заметил, но именно потому продолжал говорить, Бог его знает. Несомненно, для Сэма окружающие его люди были слушателями, которым он с легкостью мог непрерывно о себе рассказывать.
— У меня никогда не было возможности спокойно писать. Не случалось обстоятельств, которые я мог «обернуть себе на пользу» — так, кажется, говорят у вас в Голландии? Я всегда делал только то, что подворачивалось, стоило появиться возможности, и я использовал ее со всей энергией и напором, которые ощущал в себе. Правда, это принесло мне пятнадцать Оскаров, но ощущения, что я делал именно то, что хотел… этого у меня никогда не было. Невозможно поверить, правда? Зато денег у меня хватает, и на хлеб, и на квартплату! Это точно!