Мы договаривались встретиться в вестибюле, а не снаружи.
— Привет, — сказал я деловито. Слишком далеко, она меня, скорее всего, не могла слышать.
Она медленно повернулась ко мне, покачала головой и сказала:
— Мы не должны этого делать, Макс, это ошибка.
Это прозвучало почти грубо, но нервный взгляд и то, как она судорожно сжимала край пальто, выдавали ее истинные чувства.
Она была бледна, на щеках горели красные пятна, в глазах — решимость.
Опьянение, весь день согревавшее мне душу, как легкая куртка, подбитая дорогим мехом, исчезло. А чего, собственно, я, слепой псих, ожидал?
— Почему нет? — спросил я.
— Я не могу! Это неправильно! Давай по-хорошему разойдемся, каждый своей дорогой. О’кей?
— Зачем ты тогда здесь стоишь? — заорал я, немедленно заведясь. — Чтобы сказать мне это? Ах, какая утонченность чувств! Пятнадцать лет прошли не зря, ты научилась хорошим манерам! Теперь ты беседуешь со своими жертвами, прежде чем исчезнуть. Это — значительный прогресс, я чувствую себя намного лучше! Было бы еще лучше, если бы ты вовсе не договаривалась со мной. Разве нет?
Я развернулся и пошел прочь, я был зол и снова, как вчера, чувствовал, что мне не хватает воздуха.
Но уже второй шаг был труден, словно я шел по зыбучим пескам, а третий — еще тяжелее.
— Постой!
Ее голос прозвучал так испуганно и жалко, что я понял: моя злость пересилила ее страх перед нашей встречей. Я остановился — она даже не догадывалась, что я все равно не смог бы сделать больше ни шагу. В голове было пусто, и я не знал, как совладать с гневом, на смену которому пришла грубость. Мне хотелось действия, движения, а потом — отдыха.
Сабина медленно подошла ко мне.
— Макс, я очень хочу с тобой пообедать, — прошептала она. — Но только если мы не будем об этом говорить. О прошлом. Я не могу тебе объяснить, что тогда случилось. Просто не могу. Это не было связано с тобой. Вот все, что я могу сказать. Ты ни в чем не виноват!
Я в упор глядел на нее.
— Как это понимать? Я не виноват? Тогда кто же? Кто виноват? Представь, что я должен был думать, что я должен был чувствовать! Ты написала мне, что мы не можем быть вместе! Но из-за кого? Чья здесь вина, о чем мы говорим? Может быть, твоего тогдашнего любовника?
Я сам не понимал, почему был так груб и мстителен. Словно специально подбирал слова, чтобы показать, как серьезно все это, словно играл роль в спектакле. Огромная разница между тем, что чувствуешь, и тем, что говоришь: «выражать себя» почти всегда означает говорить неправду, скрывая ее за подчеркнутой эмоциональностью. Злость, которая вела меня, была та, давно прошедшая, и я не знаю, откуда она выплыла.
Сабина отступила назад. Покачала головой. С горечью я подумал: как будто хочет побороть искушение в чем-то мне признаться.
— Не говори так, Макс! Нет!
Начал моросить дождь. Немцы проходили мимо, вежливо отворачиваясь от нас. А мы все стояли перед дверями гостиницы.
Я не мог придумать ничего лучше эффектного жеста:
— Ну, я пошел. Оставляю тебя в мире с твоей совестью. «Пусть у тебя все будет хорошо» — помнишь? Пусть у тебя все будет хорошо! Ха-ха. Может, теперь, наконец, будет, теперь я знаю, в чем дело: ты малость сбрендила! Пока, Сабина.
Я не видел, как она на меня посмотрела. Она резко развернулась и убежала в гостиницу.
Не раздумывая, я последовал за ней, и мы вошли в лифт.
— Оставь меня в покое, — сказала она, плача.
Лифт остановился, она выскочила и пошла к своему номеру. Меня она игнорировала, но дверь за собой не закрыла. Она плюхнулась на кровать и сидела неподвижно, уставившись в пространство. Я вошел за ней и незаметно оглядел комнату: на кровати одежда, на тумбочке — книга, названия которой я не мог прочесть, и пачка фотографий, сверху — Марлон Брандо с каким-то неуверенным выражением на толстой морде. Я изо всех сил старался не ревновать. Подошел к окну и стал смотреть на улицу.
Там темнело, а дождь все шел. Мимо прогрохотал трамвай. Машины со свистом пролетали по мокрому асфальту. Мы молчали.
— Я только одно могу сказать, — вдруг прошептала она. — Вернее, могу повторить. Одно. Это было не из-за тебя, я убежала тогда не из-за тебя. Никого у меня не было. Совсем никого, правда! Было то… то, что отняло у меня веру в себя. Мне пришлось уйти, я правда не могла остаться. Я убегала от себя — а оказалась вдали и от тебя, и от всех своих знакомых… Если можно так сказать…
Мой стыд, пока она говорила, все рос, превращаясь в гору, способную меня раздавить. Медленно-медленно возвращалось мое давнее предположение. Но почему она мне не доверяла?