— Поднять щиты! — гаркнул десятник. — Женщин укрыть!
Схватил щит и развернул коня к Грозе.
Двое других кметей кинулись к повозке. Полетели еще стрелы, но застучали по окованным доскам. Из ближних зарослей вывалились оружные мужи, налетели, принялись хватать лошадей и пытаться вытащить всадников из седел. Гроза выхватила меч и опустила его на голову подоспевшего татя. Тот увернулся чудом. Прищурился.
— Женщина! — гаркнул удивленно на свейском.
Вцепился в лодыжку и со всей силы дернул на себя. Она попыталась удержаться за шею своего мерина, но все же соскользнула. Рухнула наземь и тут же пнула мужика абы куда. Тот отпустил, ругнувшись. А Гроза вскочила на ноги, поддерживая подол. Только и хватило времени, что чуть оглядеться. Кмети вовсю сцепились уже с татями. Грохнула, опрокинувшись, телега, когда раненый в шею конь, дернулся в сторону и рванул куда-то, обезумевший от боли и испуга.
— А ну, иди… — тать снова бросился к Грозе.
Она повернулась, уже заметив его краем глаза. Рассекла ему на груди стегач, какие носили русины. И даже молот Тора на шее увидела — прежде чем тать увернулся от ее клинка. Впереди встал на изготовку стрелец. Чуть вдалеке. Вскинулась к тетиве стрела: и подумать-то некогда. Увернуться — но с другой стороны уже снова отпугнутый противник путь преградил.
И тут стрелец выгнулся сам, словно лук, а из груди его прорвалось окровавленное острие на тонком древке. Аккурат там, где сердце. Мужик качнулся вперед и рухнул лицом вниз. Промелькнул позади него высокий гибкий стрелок — и пропал из вида. А Гроза меч вскинула, отражая удар русина. Больно отдалось в локоть. Заскрежетала сталь. Немыслимая ярость толкала сейчас татя в спину. Уже не добычу себе захватить, а убить осу, которая ужалила его несколько раз.
Подол мешался: все ж тайком от отца Гроза в портах упражнялась. Но сноровка осталась та же. Она ускользала от русина, хоть и самого его достать не могла. Прислушивалась к шуму вокруг, боясь, кабы не случилось страшного. Прорваться бы к Беляне. Осталась она совсем без заступы: все кмети заняты боем.
Стрела взметнула растрепанные волосы у виска. Гроза замерла на миг, подавившись собственным сердцем. Убили или нет еще? Тать, только наступавший, опрокинулся назад, тихо и резко.
— Кто только меч тебе дал… — раздалось за спиной ворчание.
И снова в короткий миг тот же русоволосый стрелец широкими легкими шагами перебежал на другую сторону дороги, занимая более удобное место. Скрылся за кустом боярышника — только макушку и видать да наконечник вскинутой стрелы.
Короткий взмах его руки — и на дорогу со стороны Волани вышли еще мужи. Надавили всей гурьбой — и русинов вдруг в живых не осталось. Кто-то, конечно, и в кусты успел сбежать, едва унося ноги. А кому-то пришлось в засохшую размолотую копытами и сапогами грязь лечь. Гроза, как очнулась от пыла схватки, сразу опрометью к телеге бросилась, не разбирая еще, кто жив, а кто мертв. Едва не сшибла десятника, который только противника своего зарубил. И видела, что вокруг мужи незнакомые, да кто такие помощники эти — и после узнать можно.
Беляна с наставницей сидели на земле, зажатые густой стеной осинника и вставшей на ребро телегой. Княжна подвывала тихо, возилась, будто все никак удобно ногу поставить не могла. А наставница утешала ее беспрестанно.
— Телегу уберите! — крикнула Гроза мужам, так и не сумев к ним протиснуться.
Того и гляди качнется повозка и придавит женщин. Кмети тут же бросились на подмогу. Навалились и снова на колеса поставили. Одно сломано оказалось.
— Живы? — тут же обеспокоился Твердята. — Слава Макоши и Доле, что сохранила.
Княжну попытались на ноги поднять, но она припала на левую, громко всхлипнув. Схватилась за бедро, повисла на мужском плече.
— Да вы что, окаянные! — взвилась Драгица. — Не видите? Зашиблась она. У, дуболомы. Отойдите лучше.
И сама подхватила Беляну под локоть. Гроза шагнула было тоже помочь, но ее едва не оттолкнули.
— Будем тут на дороге до ночи толкаться, — пророкотал незнакомый муж, спина которого в зеленой свите только и мелькнула перед глазами. — Какие все скромные.
Он лихо подхватил Беляну на руки. Та ойкнула только, цепляясь за его широкую шею, объятую толстой граненой гривной. И такой испуг смущенный в ее глазах пронесся, что и не вступиться: потому как ничего худого не творится — и спокойно смотреть нельзя, потому что за такими взглядами порой и следует самое большое любопытство.