1-9/995
Староград так и не оправился после Свинцовой свадьбы. Несмотря на всю престижность, присущую историческому центру столицы, дома здесь не видели ремонта свыше нескольких десятилетий. Недвижимость попросту не была востребована из-за близости к погосту; ни низкие для регионального рынка цены, ни красоты местных пейзажей не повышали спрос, а само Карпейское Каэльтство находилось на грани вымирания. Бедность, разруха и отстающий на полвека прогресс — всё, что осталось от некогда великой державы. Элитные жилые комплексы соседствовали с гниющими кварталами. Крупицы престижа разлагали нищету, вывозя из покорённой страны остатки истории и достоинства.
По Старограду Кемром перемещался тайными тропами: по тёмным дворам, подворотням и забытым подземным переходам. Где-то позади плёлся падальщик — капитан не видел его, но слышал неотстающее постукивание механических ног. Немногочисленные встречные прохожие отшатывались, лишь завидев потрёпанного мужчину в маске. Даже девушка, внешность которой имела небрежный и неформальный вид, поспешила выйти на людную часть полуострова.
Близился рассвет.
Едва первые лучи коснулись продрогшей земли, как Кемром скрылся в подъезде жилого дома на Дунарийской набережной. «Диверри» — единственный комплекс, что на территории Старограда был приближен к формату современного по комфортности жилья. Возвели его настолько близко к Дунари, что иной раз казалось, будто строения кренились к воде, и даже незначительный ветер может их снести.
Уже незаметным Кемром проник внутрь — через чёрный вход, предназначенный для персонала — и поднялся на последний, пятый, этаж. Только мужчина вставил собственную копию ключа в замочную скважину одной из дубовых дверей, как её открыла затянутая в строгое платье роботария. Марионетка не сразу впустила гостя — ему пришлось приподнять маску, чтобы она попыталась опознать его по лицу. Сканеру потребовалось не меньше минуты, чтобы установить личность визитёра.
— Тсейрик кер Мор, — ударил по ушам синтетический голос. — Госпожа вас уже ждёт.
Перед ним предстали просторные апартаменты с лоджиями, обращёнными на Дунари. Кипенной плиткой были выложены стены и полы. От обилия яркости да белизны слепли глаза — прикрывая их, Кемром осторожно продвигался вперёд. Былая решимость оставила его; при свете он видел хуже, чем в темноте.
За порогом мужчину обдало мощное амбре фиалки и триумфа. Чистота прихожей контрастировала с древними манускриптами, которыми были увешаны все стены. Отдельными тёмными пятнами в интерьере проступала болезненная одержимость, что отравляла сердце проживающей здесь женщины: среди современной мебели встречались предметы, что некогда принадлежали самому Джестерхейлу Опустошённому — его секретер, книжный шкаф и даже напольный глобус с тайником внутри. О содержимом последнего оставалось только догадываться. Впрочем, Кемром отчётливо слышал запах выдержанного черноводного.
— Я здесь, — послышался из ванной мелодичный голос, — заходи.
Под ногами шелестели разбросанные листы. Набросками на них запечатлели разных людей. У них не было ничего общего, кроме одного: все они безглазые.
— «Лишь избавившись от глаз, можно прозреть… Лишь избавившись от глаз…» — меж тем мантрой вещал с грампластинки мужской голос, принадлежавший, очевидно, самому Джестерхейлу Опустошённому. Запись то и дело заедало. — «Глаза мешают видеть подлинную суть вещей…»
Для ABICO, как и для Чёрных Зорь, фигура Джестерхейла Опустошённого была священна. В их системе ценностей он являлся отцом и невольным основателем, координатой, к которой следовало стремиться каждому культисту.
Ненароком Кемром заметил набросок себя самого. Подобрал его. После с отвращением скомкал и выбросил. Решительно повернулся в сторону ванной и, толкнув двери, невозмутимо доложил:
— Второй колокол отзвонил вслед за первым, но нужно время, чтобы общественность узнала об этом. Пока Балтия прикладывает все силы, чтобы скрыть произошедшее…
Спиной к нему стояла полуголая женщина. За ней находилась купальня: по бокам от резервуара были бронзовые краны. Трубы раздирал зловещий гул. Ключом из них била чёрная вода, и по краям собиралась тягучая маслянистая пена. Мозаичное дно стремительно скрывалось под чернотой. Вместе с паром в воздух поднимался едва уловимый запах металла.
— Хорошие новости, — оглянувшись, проворковала женщина. — Жаль, что ты не приносишь их чаще.
Её каштановые локоны переливались шёлком. Кожа была такая, какой не бывает у людей: идеально ровная и будто без пор. Полупрозрачный пеньюар лишь незначительно прикрывал исписанную литерами плоть.
— Возможно.
Всё женское тело дышало болезненным, практически извращённым совершенством. Глядя на него, Кемром испытывал то, что некоторые назвали бы страхом. Как будто то, что физически не могло и не должно было существовать, вопреки законам природы обрело форму. Пока одни видели в этой женщине идеал, капитан — ничего: ни жизни, ни, тем более, чувств в этой оболочке обнаружить он не мог.
— Немые отродья! — разглядев в мареве своего визитёра, воскликнула женщина. Зелень её глаз, которой капитан прежде мог любоваться часами, обратилась омертвевшим болотом. Нежное молодое лицо исказилось отвращением, стоило женщине увидеть своего derliempf. — Я просила тебя с «Панацеей» разобраться, а не в отходах изваляться. Выглядишь омерзительно… и пахнешь не лучше! У меня здесь не псарня, Антон.
Вилена Вейнберг.
Она была жрицей, названной дочерью предвестницы Чёрных Зорь и его покровительницей.
— Не хотел затмевать твою красоту, — съязвил в ответ капитан.
Не на женской груди, но на медальоне сконцентрировалось всё его внимание. Подвеска-с-секретом. Овальную крышку обрамляли демитиры, и под определённым углом на её поверхности различалась выгравированная прописная буква — нечто среднее между «G» и «J».
— Ах, где же твои манеры, Тони? — с ехидной улыбкой вернула Вейнберг и махнула рукой. — Впрочем, лир с тобой. Твои друзья мне донесли о пополнении на складе… Но мне хотелось побеседовать с тобой лично: изъясняешься ты приличней этих болванчиков. Так что… будь любезен и расскажи, что произошло в Линейной.
В ABICO верили, что общественный резонанс необходим. Что только в страхе и преддверии смерти люди обретут истинную веру.
— Будто ты не знаешь, ха-х. Я выполнил твоё поручение, Вейнберг, а остальное тебя не касается.
Всё, что осталось от всей партии «Панацеи»: пара мешков да три ящика. Достаточно, чтобы стереть пару мегаполисов и создать требуемый резонанс. Насчёт веры Кемром сомневался. Впрочем, его мнение не могло на что-либо повлиять.
— Значит, Рагнары больше нет? — Вопрос прозвучал до тошноты обыденно. Так, будто речь шла не о смерти, а о погоде или последних новостях. Кемром едва нашёл в себе силы кивнуть. — Жаль. Она была полезной.
— Того, кто это сделал, уже нет в живых.
— Это ты так отомстил… или он просто носил клюв? — издевательским тоном уточнила Вилена. — Тогда изволь объясниться: где же крест, Кемром? Неужели ты на самом деле решил оставить его в той трясине? Или забыл? Не хотелось бы, чтобы он попал не в те руки.
Но Кемром упрямо сохранял молчание. Он и думать забыл обо всех этих ключах, когда на первый план вышла месть. Вместо поддержания видимости разговора капитан по-хозяйски подошёл к шкафчику с зеркальными дверцами и достал из его недр аптечку. Нашарил чистые тряпицы, смочил антисептиком. Приспустив маску, наложил ткань на лицо и глухо зашипел.
— Неужели ты думал, что сможешь обмануть меня? — меж тем продолжала Вейнберг. — Я уже выучила все твои пороки. Если тебе безразлична я, то постыдился бы перед памятью Рагнары. Давай же, поговори со мной, — с напором потребовала жрица, и губы её расплылись в ехидной улыбке. — Ну же, посмотри на меня. Что ты от меня прячешь?
Убрав пропитанную антисептиком тряпку с лица, Кемром скинул капюшон и повернулся.
— Любуйся, — прорычал мужчина.
Человеческого в нём осталось мало. Элегия иссушила его лицо. Выжгла кожу до карикатурного рельефа. Кончик носа деформировался и стал казаться совсем уж плоским. Губы — разъеденные точно кислотой — исчезли. Кожа истончилась настолько, что на правой щеке просвечивали зубы. Левый глаз почти сросся.