Но Молли сильно озадачивала Джулиет. Как можно было дожить до сорока пяти лет и быть такой бесхитростной? Как можно было быть такой простодушной и в то же время такой скрытной? В отношении любых целей и намерений Молли производила впечатление почти детской невинности. Вкусы ее так и не стали зрелыми, она любила оборочки, мороженое, легкую бит-музыку и терпеть не могла оставаться одна. Но при всем этом она была почти параноидально скрытна. Определенные вещи всегда заставляли ее хранить молчание, а если Джулиет пыталась продвинуться вперед в своих расспросах, Молли принимала вид униженной добродетели, как будто то, что ее о чем-то спрашивали, наносило ей личное оскорбление.
В таком ключе она высказывалась и сейчас:
– Джулиет, не можем ли мы сменить тему? Я не хочу, чтобы ты ехала на Джерси, и больше тут говорить не о чем.
Джулиет раздраженно вздохнула и провела рукой по гриве светло-каштановых волос, игравших золотистыми бликами в жарком солнечном свете сиднейского лета. Лето прошло, но блики остались, такие теплые и ласкающие взор.
– Не понимаю, из-за чего тут суетиться. Я там родилась, жила до четырех лет, бабушка до сих пор живет там, равно как и большинство родственников. У меня перерыв в работе. Просто идеальная возможность поехать и всех повидать. Какие тут могут быть возражения?
– Это же на другом конце света. Ты не можешь броситься туда сломя голову.
– Но почему же, ради Бога?
– Просто не можешь. Кроме того, это не понравится Сину.
– Я не собственность Сина. Он мой приятель, а не опекун.
– Я думала, вы помолвлены.
– Не говори так, словно это какой-то приговор. Ты прекрасно знаешь, что мы собирались объявить о помолвке и, возможно, в следующем году поженимся. Но, насколько я понимаю, тем более у меня есть причины сделать это теперь, пока я еще не привязана к семье и дому. Послушай, извини, что я такая бестолковая, но я просто не понимаю, в чем тут проблема. Если на то пошло, я не понимаю, почему ни один из вас не съездил туда ни разу почти за двадцать лет.
Вдруг наступила полная тишина. Карие глаза Молли, чуточку светлее, чем глаза Джулиет, пораженно застыли, и Джулиет показалось, что отец, сокрытый газетой, перестал дышать. Она немного нервно засмеялась.
– Эй… Что я такого сказала?
– Что ты имеешь в виду? Все это становится крайне глупо… – вспыхнула Молли.
– Вот именно, – согласилась Джулиет. – Если вы думаете, что я не вижу, что вы что-то скрываете, то вы, видимо, считаете меня идиоткой. Ради Бога, мам, скажи мне, в чем тут дело? Что там за страшная тайна в Джерси, что вы не хотите, чтобы я узнала о ней? Мне двадцать три года, и вы не можете продолжать обращаться со мной как с ребенком!
– Как-нибудь в другой раз, Джулиет. Мне надо идти на собрание музейного общества.
Ну уж нет, мам, ты не можешь так легко уйти от этого.
– Джулиет, пожалуйста…
– Она права, Молли. – Робин сложил газету и снял очки, потирая пальцами глаза. – Ты не можешь вечно скрывать это от нее.
– Но мы же договорились…
– Когда она была маленькой. Ты думала, что так будет лучше.
– Ты тоже так думал! Ты тоже не хотел, чтобы она знала!
– Что? – требовательно произнесла Джулиет. – Чего именно вы не хотели, чтобы я знала?
Робин нервно посмотрел на нее. Иногда ему нелегко было поверить, что эта милая молодая женщина на самом деле его дочь, младенчик, с которым он отправлялся на долгие прогулки в коляске по покрытому золотистой бархатной зеленью острову Джерси, та самая маленькая девочка, которую он учил плавать в их частном бассейне здесь, в Сиднее. Он помнил ее шестилетней, когда она восседала на своем первом пони: ноги ее едва доходили до пышных боков лошадки, он помнил ее в розовом трико, когда она в восемь лет ходила в балетный класс. Может быть, тогда впервые он осознал, какой она обещала стать хорошенькой. Но все равно, невозможно сопоставить эту девочку – его ребенка, с молодой женщиной, которой она стала. Джулиет не была высокой по современным меркам – в своих резиновых шлепанцах не выше среднего роста, но зато прекрасно сложена, и в ее облике плавно сочетались прелестная округлость лица и длинные стройные ноги, покрытые мягким золотисто-коричневым загаром. Если можно верить фотографиям, то она очень походила на бабушку – его мать, когда та была в ее возрасте. Только глаза совсем другие. У Софии, его матери, глаза потрясающего аметистового цвета – такого необычного оттенка он не видел ни у кого в своей жизни.
Робин встал, внезапно ощутив груз печали. Об этом он никогда ей не говорил… потому что был трусом и не утруждал себя мыслями о некоторых вещах.
– Папа, ты не можешь так все оставить – тебе придется объяснить, – сказала Джулиет и остановилась перед ним. Он обошел ее, такой элегантный, в теннисных туфлях из кожи ящерицы.
– Мама расскажет тебе.
– Ну, конечно, все на меня! – раздраженно закричала ему вслед Молли, но он уже вышел. – Как это типично для тебя! – Ответа не последовало, и она повернулась к Джулиет. Маленькая круглая женщина, она была сейчас в ярости и смущении одновременно. – Он всегда был таким, видите ли, он не будет…
– Я знаю, какой он. Ну же, мама, собираешься ли ты рассказать мне, в чем дело?
– Ты и вправду хочешь знать?
– Ради Бога, конечно же! Если раньше не хотела, то теперь уж наверняка. Вся эта таинственность!
Молли вздохнула, сдаваясь. Все эти годы они оберегали ее – для ее же блага, как они говорили себе, хотя Молли нередко думала, а так ли это и не допускают ли они большую ошибку. Иногда, с годами, она чувствовала, как устала от всей этой лжи, полуправды, умолчаний. Робин не станет говорить о том, что произошло, ни за что не, станет. Это не в его характере. Но это не означало, что они забыли. Иногда ей хотелось, чтобы хоть у одного из них достало бы мужества сломать навязанное себе молчание и сбросить раз и навсегда это бремя тайны, хотелось, чтобы Джулиет о многом спросила бы и отказалась удовлетвориться, пока не получила бы вразумительного ответа. Похоже, сейчас этот момент настал. Она посмотрела на дочь, выросшую перед ней, словно у ее шлепанцев вдруг появились корни, взглянула на ее решительное лицо, которое она слишком хорошо знала, и поняла, что наступило время сказать правду – или, по крайней мере, часть ее.
– Очень хорошо. – Она пыталась говорить твердым голосом. – Я скажу тебе. У твоего отца был брат…
– Дядя Дэвид. Да?
– Нет, не Дэвид. Дэвид намного младше. Он был совсем мальчишкой, когда это произошло. Брата, о котором я говорю, звали Луи.
– Луи?
– Луи был на год или чуть больше старше твоего отца. Он был… – На этот раз можно было не сдерживаться. Голос ее дрогнул, и она на миг прижала руку к губам. Слезы подступили совсем близко.
– Продолжай, – нажимала Джулиет. Молли проглотила комок в горле.
– Мне это не так-то просто, понимаешь.
– Понимаю, но тебе надо попытаться.
Молли кивнула. Иногда она чувствовала, что у нее к дочери такое отношение, словно они поменялись местами, и Джулиет была матерью, строгой и доброй, а она – ребенком.
– Я пытаюсь, Джулиет. Позволь мне рассказать по-своему. – Она замялась. – В семье были трудности. Твой дедушка Бернар умер незадолго до этого. Он был единственным человеком, кто держал в руках сеть гостиниц.
– Я думала, этим занимались мои прадедушка и прабабушка, Шарль и Лола.
– У них действительно была гостиница, но очень маленькая. Расширение дела – заслуга Бернара, он единолично решал все, что касалось бизнеса. Пока он был жив, никому из мальчиков не дозволялось высказываться о делах гостиниц, и по сути дела он и Луи ссорились из-за того, что он не давал Луи возможности претворить в жизнь некоторые идеи. Тем не менее, когда он умер, то в равных долях оставил свое состояние детям. Луи приехал на Джерси и попытался осуществить все, что не давал ему делать в свое время отец, и даже больше этого. Остальные пытались остановить его, снова возобновились ссоры, на этот раз еще более тяжелые. А потом он был застрелен.