Глава тридцать третья. В спальной комнате Берии было почти темно, и только узкая полоска лунного света проникала через окно, отрезая угол кровати, на которой лежал могущественный монстр, создатель самой блестящей разведки мира. Перед сном хозяин комнаты читал Достоевского. Это было хорошее издание Вольфа в темно-вишневом матерчатом переплете с кожаными уголками. Раскрытая на середине книга была повернута страницами вниз, а сверху лежало знаменитое золотое пенсне. В последнее время Берия плохо спал, его мучили кошмары. Как только из зыбкого пространства памяти исчезали образы реальных событий, с ним начинали происходить жуткие вещи. И он, всесильный министр, никак не мог понять, действительно ли это сон или какая-то другая реальность, существующая как бы параллельно с действительностью. Реальность проводит его в строго охраняемые зоны кошмара, что бы определить степень его, Берии, вины. Вины за то, что он был не заурядным токарем на заводе "Электросила", а могущественным маршалом, в подчинении которого находилась бесчисленная армия слуг и объектов, агентов, резидентов, зон, лагерей и ударных строек, охраняемых дивизиями НКВД. Кровь! Кровь ударяла в виски Лаврентия. Чужая кровь! И он, пытавшийся объяснить самому себе свою собственную вынужденную жестокость, был бессилен в оправдывании перед самим собой в этом то ли сне, то ли не сне, в том, что пыталось стать частью его существа, несмотря на все меры предосторожности, отделявшие самого министра от страданий приносимых в жертву людей. Последние пять дней погружение в сон происходило по одному и тому же сценарию. Свист и грохот выпущенных на волю стихий. Ужас возникал еще до момента, когда начинали появляться реальные жители зазеркалья. Страшен был сам звук, поднимавшийся вверх и стремительно падающий вниз. Звук, похожий на синтезированный сплав миллионов человеческих голосов, душ, проходящих сквозь страшные, не человеческие муки. Страшен был этот звук. В прохладном поту просыпался Лаврентий Павлович от центростремительной силы этого звука, но не менее жутко выглядели и рожи, окружавшие его в момент перехода от сильного визга к более слабому. Выпученные красные глаза, когти и зубы, припадшие к самому его горлу. Калейдоскоп рож был настолько отвратителен, что описать его с помощью языка просто таки напросто было невозможно. И нельзя было передать, какой ужас чувствовал засыпающий Берия. И даже, когда его человеческая воля, как будто пользующаяся огромным ножом, разрезала материал сна, разрывала его на клочки, даже несколько минут спустя после того, как кошмар в виде теплого липкого "нечто" отплывал от кровати с красным балдахином, даже после этого сбросивший сон организм сотрясался, как от сильного электрического удара. Нервная система Берии была развинчена до предела. Устав засыпать и просыпаться от одного и того же, он подолгу курил в кровати, иногда пил коньяк или вино и засыпал уже только под утро. Но и этот утренний сон не приносил ему ничего хорошего. Уже не понимал он, спит он или не спит, не понимал он, что происходит вокруг, но видел он, как буквально из ниоткуда появляются в его спальне незнакомые хмурые люди без головы в длинных серых одеждах. Они садятся к нему на кровать и кладут на нее различные отрезанные части человеческих тел. Либо это руки от плеча, либо ступня или кисть, нет только голов, они как бы не существуют вообще, их не кладут на кровать и их не имеют тела, обкладывающие лежбище монстра обрубками плоти. И вот, устав от бесконечных этих бессонниц, он решил одним махом прекратить всю эту разнузданную вакханалию и, посоветовавшись со своим врачом, принял на ночь большую дозу "веронала". Принял он "веронал" и увидел хороший сон. Освещенная солнцем, кривая, как сабля, железобетонная дамба врезается в морской залив. Низкие скалы подступают к самому берегу и, сколько видит глаз, тянуться вдоль него до горизонта. Теплый морской ветер несется в лицо, и маленькие брызги ложатся на синие брюки и белую рубашку министра. Лаврентий Павлович щурится от солнца и видит, как на самом конце этой огромной каменной сабли стоит худенькая темноволосая девчонка и бросает в воду цветы. Она аккуратно отделяет каждый цветок от букета и опускает его в спокойную воду залива. Министр поправляет пенсне и идет ей навстречу. Под кожаными подошвами его лакированных башмаков поскрипывает морской песок. Он доходит до конца мола, и садиться на корточки рядом с девчушкой. Она опускает в воду цветы, а он наблюдает за её смуглой рукой и замечает, что у нее длинные, как у женщины, ногти. - Сколько тебе лет? - спрашивает министр. - Мне только девять, но я уже все знаю, мне даже неинтересно жить. В другом мире мы уже не увидим цветов, в другом мире мы будем вместе, - говорит она, бросая в воду остатки букета, затем оборачивается, и забрасывает ему на шею свою смуглую тонкую руку. Они сидят на корточках напротив друг друга и рука девушки притягивает тяжелую голову министра и целует его в лоб. От леденящего холода её поцелуя Берия просыпается и механически шарит вокруг, разыскивая пенсне, и в ту же секунду звонит телефон. Ещё как следует не проснувшись, он снимает трубку. - Кажется, эксперимент прошел удачно. Направляемся к вам. - Очень хорошо, - говорит Берия и опускает трубку на рычаги аппарата. Глава тридцать четвертая. Тяжелый "Пакард" несется по утренним темным улицам на ближнюю дачу министра. В машине Антон Иванович, рядом с ним на заднем и переднем сидении два офицера охраны, у одного из них на коленях металлический ящик, прикованный к руке браслетом. Антон Иванович сидит с закрытыми глазами, откинувшись на мягкие кожаные подушки, и перед закрытым взором его проплывают пейзажи заснеженной Лапландии. Кокетливые лыжницы в толстых свитерах, оленья упряжка, влекущая деревянные сани, в которых разместились веселые мальчишки и девчонки, на ходу они забирают руками снег, превращая его в маленькие ледяные снежки. Вдалеке за лесом виднеются светлые деревянные постройки и церковь с одиноким крестом. "Иногда ловишь себя на мысли, что внутри тебя находится другое время, то, которое ты никогда не знал. Оно существует как бы вместе с тобой и одновременно как бы вне тебя", - подумал Антон Иванович и открыл глаза. Машина подъезжала к даче министра, а на коленях охраны покачивался металлический ящик. Два часа рассказывал Антон Иванович, как протекал эксперимент. А Берия все кивал и кивал головой, и даже могло показаться, что он спит. Но он не спал, он внимательно слушал, однако это было похоже на медитацию. Он раскачивался взад и вперед, и от изменяющегося угла стекла пенсне пускали по комнате маленькие желтые зайчики. - В последней фазе эксперимента, когда шар опустился на платиновую чашу, колдун потерял сознание. - Да? - Берия поднял голову. - Скажите, какой чувствительный колдун. - Мы ему дали возможность прийти в себя. Эксперимент был завершен. - Во имя человеколюбия? - сострил Берия. Эта фраза была признаком того, что министр находился в хорошем расположении духа. Антон Иванович знал о его склонности в момент важного разговора вдруг проявлять остроумие с некоторым наклоном смысла в сторону садизма, но с другой стороны было видно, что он нервничает, потому, как в этот момент он начинает говорить с сильным акцентом. Антон Иванович сделал жест левой рукой, и к ним подошел офицер охраны, до этого молча стоявший у стены. Он поставил ящик на стол и отстегнул его от браслета. Антон Иванович отомкнул крышку, которая тоже была на замке, и Берия, как хищная птица, склонился над круглым сокровищем. Он подвинул поближе лампу, и некоторое время молча разглядывал шар. Затем почмокал губами и как ребенок спросил: - Можно потрогать? - Сейчас уже можно, но, когда он прекратил вращение и замер, к нему нельзя было прикоснуться, он был раскален, хотя луна символ ночи и холода, - заметил Антон Иванович. - Вероятно, это какой-то другой вид энергии, - проговорил Берия, - державший шар в обеих ладонях. - Похоже на стекло, - продолжал Берия, - я ощущаю много тепла, руки стали горячими. Положив шар обратно, он долгим взглядом посмотрел на Антона Ивановича и хотя разговор протекал в хорошем ключе, у того засосало под ложечкой. - В два часа дня я позвоню Сталину, он сейчас в Кунцево на ближней, проговорил Берия как будто для самого себя. Миновав многочисленные посты охраны, машина министра медленно вкатилась в зеленые ворота дачи, за которыми находился вождь. Он сидел один в гостиной комнате на неудобном кожаном кресле, очень низком, с огромным сиденьем и круглыми валиками подлокотников. Маленький, рябоватый, он находился с краю этого чудовищного кресла. Одет он был по-домашнему полувоенный френч и мягкие, много раз перечиненные сапоги. Когда Лаврентий Павлович и Антон Иванович вошли в гостиную, Сталин встал. Он пожал им руки и коротким очень неловким жестом показал на овальный стол, вокруг которого были расставлены высокие стулья в белых чехлах. - Ну, герои, какие у нас результаты? - спросил он. Берия едва заметно повел головой, и Антон Иванович поставил на стол металлический ящик. - Я надеюсь, что Вы не пытались заглянуть в будущее без меня? - задал вопрос Сталин и сам же подмигнул Антону Ивановичу, после чего тот почувствовал, что у него отнимается челюсть. - Что ты, Коба, мы еще не знаем, сможет ли эта штука что-то нам дать, но сделали все, как по написанному. - Берия говорил уверенно и громко, но в голосе его ощущался надрыв. - Открывайте ящик, - приказал Сталин, и Антон Иванович мгновенно отомкнул крышку. Он ухмыльнулся: - Так называемое всевидящее око. Пора и тебе Лаврентий завести дюжину таких для нашей с тобой безопасности. Вождь тихо засмеялся и похлопал министра по широкой спине. - Ты, Коба, не сомневайся, мои глаза стоят многих всевидящих. - Не сомневаюсь, дорогой, ни на минуту. Показывайте Вашу чертовщину, - сказал вождь и подошел поближе, что бы лучше видеть и понимать. - Вот это, товарищ Сталин, шар, - пояснил Антон Иванович. - Я вижу, что это шар, а не треугольник. И после замечания этого замешкался Антон Иванович, заговорил на пол тона ниже. - В этом ящике есть перевод со старогерманского и сопутствующие предметы, сработанные нашими специалистами. Прежде всего, это малая пирамида. Антон Иванович запустил руку в ящик и поставил её на стол, на вершине пирамиды так же находилась небольшая круглая площадка, чем-то напоминающая солнечные часы. Сталин с ухмылкой смотрел на различные предметы, извлекаемые из ящика. Это была небольшая металлическая полоска с врезанными в нее увеличительным стеклом и электрической лампочкой с отражателем на конце. И наконец Антон Иванович вытащил прямоугольную шелковую салфетку, на которую по трафарету каким-то красным веществом были нанесены непонятные, бегущие по кругу знаки, чем-то напоминающие шифропись ацтеков, такие же полу буквы, полу узоры, какие встречаются на чугунной крышке городского колодца. В центре салфетки была нарисована спираль, уходящая в точку. Поверх спирального кольца были наложены проведенные пунктиром контуры пятиконечной звезды. - Все, товарищ Сталин, сделано так, как описано в книге. - Только лампочка явно не из того времени, и я предлагаю заменить её на свечу, - сказал Вождь и мягко отошел к буфету, и Антону Ивановичу показалось, что он не идет, а просто таки плывет по воздуху, маленький дирижабль в черных сапожках. Сталин вернулся с короткой и желтой, как сыр, свечкой, вероятно пролежавшей у него не один год. О вывернул из патрона лампочку и кое как втиснул туда свечу.