Растаяли они совсем, очутился король на полянке среди леса. Вокруг деревья, тепленько на солнце, хорошо, травка под ноги так и стелется, женщины красивые в платьях шелковых гуляют... Заулыбался король, осмотрелся по сторонам, да тут же и пресеклась у него улыбка. Узнал он это место! В страшном сне только сюда приходить! Оно - не иначе! И сынок его тут же, живой еще, вдалеке играется, и он сам с вином сидит, а рядом с ним - пусто! Задрожал король, в горле комок колом стал, понимает - сейчас или никогда! Не успел он и подумать об этом, как всколыхнулся лес, зашумели, застонали ветки, точно от боли заплакали, солнце померкло, в кровь окрасилось и лучи его красные, страшные стали. На траву падают - алым ее красят, на листву светят - листва кровью заливается. В одном месте особенно страшным лес стал, смотрит король на него, а сам уже знает, что оттуда появится. Схватился он, кинулся со всех ног сына спасать, а с другой стороны зверь к нему уже несется, - клыками сверкает, шерстью дыбится, вот-вот затопчет маленького! И король тоже бежит, точно на крыльях летит, почти уже добежал, - спасен сынок, думает, - как вдруг голос ему словно с неба слышится:
- Не смей! - кричит. - Не мешайся в прошлое!
Сказал так голос, и замолчал, будто и не было его. Застыл король на месте, что делать, не знает, напополам разрывается. Не вытерпел он, снова бежать кинулся, а голос точно обухом ему по голове:
- Стой, глупый! Хуже только сделаешь, и жене своей навредишь!
Так и замер он, несчастный. Стоит, во все глаза смотрит, как зверь страшный на сыночка его набегает, а сам еле сдерживает себя. Неужели суждено ему этот страх наново пережить! А ведь она-то, несчастная, безустанно его переживает! Больно ему тут стало - такая боль, хоть кричи. Точно не ребенка его, а его самого острые копыта разломали, в траву втоптали. Пытка в сравнении с этим лаской покажется! Не выдержал он уже, кинулся к тельцу убитому, да не успел подбежать, как поплыло все перед глазами, алым залилось, а сквозь это алое личико разбитое видится, точно корит его чем. Король к нему дотянуться хочет, а оно куда-то улетает, в руки ему не дается. Мелькнуло оно так несколько раз, да и исчезло, только алое все вокруг него осталось, точно в крови плавает. А в груди больно так, что сил нет терпеть, а он все терпит, поверить не может, что любимая его такую боль пережить смогла.
Долго ли он так страдал, или нет, того король молодой не знал, - да только потом красное вокруг него светлеть стало, будто кто тряпкой его мыл. Светлело оно, светлело, пока вовсе не просветлело. В комнате он оказался. Смотрит по сторонам и узнает: это ведь жены его покои! Знакомое ему место - сколько раз приходил к ней сюда, когда она его еще узнавала, сколько раз с ней вместе обо всем белом свете здесь забывали! А потом, сколько часов просидел он в этой комнатке, на любимую свою, неподвижную, глядя да сердцем страдая. И не счесть их, часов этих горьких! Да, видно, мало просидел, раз опять его сюда занесло...
Стал он комнату рассматривать - может, что на след женин наведет. Смотрит и видит: красиво в комнате, убрано, все вроде на местах, слуги снуют, постель поправляют, окошки открывают, да только странно это все как-то: будто и ненастоящее все. И люди такие странные - ходят-бродят вокруг кровати, а сами вроде и не люди вовсе, а непонятно кто. Подошел он служанке, что к нему ближе других стояла, попытался коснуться, а рука так сквозь ее тело и прошла! Оторопь взяла короля - что еще за напасть такая новая? Принялся он по комнате между слуг ходить, а комната вся точно нарисованная! Ничто в ней не живо, ничто не трогает, серое все такое, безысходное...
Ходил он так ходил, как вдруг глядь, дверь тихонько открывается, а из-за двери он сам, собственной персоной! Тут ему совсем жутко стало - не каждый ведь день себя так увидеть можно! А тот, что зашел - ничего так, к кровати идет; слуги, как его завидели, рядочком тут же построились, да так рядочком в дверь и вышли. Даже и не глянул на них гость - подошел, сел на пустую постель, говорить что-то стал, а слов-то и не слышно, только губы шевелятся! Смотрит на него король живой, все глазам своим поверить не может: это ж надо - на себя самого так близко смотреть! Совсем, видать, уже с ума сошел... Ну а тот, второй, посидел так, поговорил без слов, да и ушел, а слуги обратно явились, вокруг короля живого снова забегали. И снуют и вертятся все вокруг него, - вроде и недолго совсем в комнате постоял, а мимо него уже такая толпа пройти успела - видать, за все три года гости собрались. Ходят, суетятся, то цветочки в вазочку ставят, то еще глупости какие-то делают, никак в покое оставить не могут! Грустно так стало королю, расстроился он: вот ведь как они все в глазах жениных проходили! Ни радости, ни облегчения, одна суета; и ведь он-то сам суету эту прежде всех и заводил: только дверь за собой закроет, как уже опять назад идет гостем непрошеным. Раз десять заглядывал! Уже и смотреть на него тошно королю живому; начал он по комнате ходить, вещи знакомые рассматривать, жену вспоминать. Ходил-ходил, да вдруг на месте так и замер - и тут рожи кабаньи! - По четырем стенам привешены, точно следят со всех сторон. Неуютно так ему сделалось: будто заперли его тут; и комната вдруг тесной казаться начала; не комната - клетка! Глянул он вокруг, а стены точно сдвигаются, на него ползут! И так ему тесно да жутко стало, так на воздух выйти захотелось, что аж невмоготу.