Нашли ее только лишь через неделю - в самой глуши, на болоте посреди леса. Стражники, ее нашедшие, сказали, что сидела она там, прячась в корнях поваленной сосны, точно зверь в норе, и ребенка мертвого к себе прижимала. А как начали ее оттуда тащить, с такой злобой и силой на них бросаться стала, что они с ней никак справиться не могли - волчица, а не женщина! Пришлось накинуть на нее сеть, какой обычно зверей ловят, да так в лагерь и тащить. У молодого короля сердце в груди замерло, когда он увидел, как его жену любимую в сети тащат! Отогнал он тут же от нее стражников, начал из сетки выпутывать, слова ласковые говорить, а она точно и не узнает его. Скалится, рычит, на протянутую руку бросается - ребенка защищает; а глаза безумные - будто и не она вовсе! Глянул муж несчастный на то, что она к груди прижимает, да и обмер - трупик за неделю посинел весь, живот и шея вздулись, на лицо смотреть страшно, по коже зеленоватые пузыри пошли, от них запах жуткий, сладковатый. Стоит король, качается, едва без чувств не падает, а она все не отпускает сына, - насилу ему удалось вырвать труп у нее из рук! А она, как поняла, что дитя любимое отбирают, да как забилась в сети, пытаясь достать до него - трем стражниками с трудом удалось утихомирить ее. Скрутили руки ей за спиной, повалили на землю, - лежит она на земле, связанная, а глазами-то продолжает сверкать, и рычит глухо, точно пленное животное.
Как ее в замок привезли да в комнату водворили, молодой король почти и не запомнил - страшнее страшного это было! А дальше и того хуже стало. День и ночь билась она в своей комнате, пытаясь открыть дверь и крича так, что кровь стыла в жилах. А когда не стало сил больше ломать дверь, села под ней и начала скрестись, точно запертый зверек. Так скреблась, что пальцы все себе в кровь содрала: все к ребеночку своему рвалась. Король как увидел ее всю в крови, тут же приказал оббить дверь сукном, и за лекарем послал - ручки ей забинтовать. А лекарь тот прийти отказался: побоялся к ней в комнату входить. Да оно и понятно - кто ни войдет, королева на него что кошка дикая бросается, в лицо, в волосы ногтями цепляется. Брату родному, любимому, все лицо пригожее раскроила, дескать, что не захотел ее выпустить, не дал бежать за своим сыночком, - насилу отбился брат от нее!
В общем, король сам лично ее поймал, скрутил, чтоб не билась, руки ей перевязал чистыми тряпочками; один он к ней, одичавшей, ходить не боится: что ни день, так на заре, в зените да на закате по разу заглядывает. Все ждет, что она ему улыбнется, в глаза глянет, а она его как не узнавала, так и не узнает, - кидается, как на врага злейшего. Не пробраться к ее душе, не пробиться...
Так пять зорек прошло, а потом десять, и все трижды десять. Король с ума от горя сходит, что делать, не знает. Как привез жену из лесу зверем, так она зверем все и воет, аж пока вдруг не переменилась. А было это так: идет он к ней как-то утром, дверь осторожненько открывает, а за дверью тихо. Заходит - никто не кричит, на него не бросается... Нашел он жену глазами: на постели сидит, не двигается, в окошко смотрит. Сердце у короля несчастного так и затрепыхалось - неужто не пропали даром его молитвы! Подошел он к королеве, упал ей в ноги, да не тут-то было, - даже не глянула на него, даже головки не повернула! Заглянул он ей в глаза, - а глаза-то пустые, нет за ними ни души, ни мысли. Стало ему жутко. Окликнул он ее ласково, за руку взял, погладил - не пошевелилась, будто и неживая вовсе! Заплакал он от горя такого, лицом ей в ладошку уткнулся, да не дернулась даже ладошка.
Так вот с тех пор и повелось, да на все три года... Сидит она целыми днями, во все красивое убранная, на голове косы каштановые уложены, - вот-вот, кажись, головку повернет, губами любимому улыбнется! - да только нет в ней жизни. А ведь раньше какая затейница была, - точно русалка игривая! Все смеялась, а глазами всегда так прямо да смело смотрела, как мужчина... А уж как в спальне с глазу на глаз с ней окажешься, считай, что пропал - нескоро себя вспомнишь! Как вспомнит о ее поцелуях король, так и взыграет в нем сердце. Не хочет он беде верить, - колдунов всяких к жене приводит, шаманов, знахарей. Прослышит только, что где-то чародей объявился, сразу посылает за ним, горы золотые сулит. Приходят шаманы, дымом кадят, слова бормочут, водой на нее брызгают - ничего не помогает. Только руками разводят шаманы, да все новые чары придумывают.
Что только не делал король по их советам, да и без них! Делал и то, что в иное время и сам бы осудил, не дослушав. Да только тогда ему все равно было, - только бы она снова на него по-живому взглянула. Вот и надумал он себе такую мысль: раз одно дитя смогло ее в тоску такую вогнать, может, другое сможет из нее на свет вывести! Долго не решался он, кругами ходил, а потом таки решился... Срок положенный королева легко перенесла, живота своего словно и не замечала, а когда рожать время пришло, и звука не издала, точно не с ней это вовсе было. Ребеночек родился на месяц раньше времени, слабеньким, даже не кричал, как все дети, а только попискивал, как котенок. Поднесли его королеве, а она и не глянула на него, точно не живое что ей показывали! Его бы лаской обернуть, откормить, выходить, а у матери даже и молока нет - хоть и родила, а груди маленькие остались, точно у девушки. Ну, привели тут же кормилицу, так он грудь брать не захотел; из рожка, как ни старались, тоже не смогли напоить - все отворачивал головку. Только пищал и ручками шевелил, точно букашка. В общем, попищал он так три дня, а на четвертый и затих. Король сам его в простынку завернул и на погост снес, а как нес, так все никак в голове у него не укладывалось: такой маленький сверток - неужто это его сын?! Кошка и та крупнее будет!