— Большое тебе спасибо, Юки, ты хорошо потрудилась.
— Ерунда, — пожала плечами Юки.
Шидзуко помедлила немного, и, наконец,
проговорила:
— Я хочу спросить тебя кое о чем.
— О чем? — Юки высыпала мусор в бумажный пакет, и бросила совок.
— Давай присядем — вон там, на ступеньках черного хода.
Они уселись рядышком на узеньких ступеньках лестницы за кухней. На стене висел черный материнский плащ. Рядом стояли коробки с растениями. Из дверного окошка Юки видела, что дождь усиливается. Выкопанные цветы — аквилегии с их листьями, похожими на бутоны роз, фиалки, шалфей, тигровые лилии, пионы,, хризантемы — намокли и потемнели.
— Так о чем ты хотела поговорить? — напомнила Юки.
Мать наклонилась к ней, слегка потянула за «конский хвост», обняла за плечи:
— Хочу спросить тебя: что ты будешь делать, если со мной что-нибудь случится, если меня не станет?
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Не знаю. Я думала об этом, когда в прошлом году умерла твоя бабушка, а я собирала ее вещи. Твой отец на похоронах не проронил ни слезинки. А ведь это была его мать.
Тот день, когда они приехали в дом родителей отца на похороны бабушки, тоже выдался дождливым. Тогда Юки не особенно горевала. Хотя бабушка и дедушка жили от них в часе езды на поезде, Юки виделась с ними очень редко. Судя по всему, отцовская семья не была дружной.
— Отец не плакал, потому что не очень любил свою мать. Он вообще никого не любит. Зачем ему плакать?
— А ты? Когда-нибудь ты меня тоже забудешь. И вполне без меня обойдешься.
Юки невольно отпрянула, и рука матери соскользнула с ее плеч.
— Тебя я не забуду! Никогда.
— Но ты будешь жить своей жизнью, — продолжала Шидзуко. — Скажи честно. Ты всегда говорила, что любишь меня больше всего на свете, что не хочешь взрослеть потому, что со временем я постарею и когда-нибудь мы уже не будем вместе. Ты и сейчас так думаешь?
Юки молчала. За окном дождь хлестал по ирисам, шумя, как радиоприемник при переключении каналов. Юки вообразила, как она прыгала бы вокруг роскошных фиолетовых ирисов, когда распустятся их цветки. Мать ждала ответа. Юки повернулась к ней:
— Если с тобой что-то случится, я буду жить дальше, но мне будет очень грустно без тебя. Я никогда тебя не забуду, но буду продолжать жить.
Шидзуко медленно отвернулась и, закрыв глаза, прижалась виском к стене. Юки рванулась к ней, взяла за руки. Они были холодные. Пальцы крепко сжаты.
— Мама, прости меня, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть. Я бы ничего не сказала, если бы знала, что ты расстроишься. Прости меня.
Шидзуко долго молчала. Наконец, повернулась к дочери, высвободила руки.
— Прости меня, — повторила Юки.
Шидзуко положила ладони ей на плечи и,
немного отстранившись, внимательно посмотрела в глаза дочери.
— Послушай, Юки. Не надо извиняться. Ты сказала мне правду. Не извиняйся за это. Я не расстроена. Всегда говори правду. — Вздохнув, она кивнула. — Я рада услышать, что ты будешь продолжать жить, даже если я уйду. Ты сильная. Это хорошо.
Шидзуко подалась вперед и обвила дочь руками.
Они крепко обнялись.
— Я не хочу, чтобы ты говорила: «когда меня не станет», — шептала Юки, уткнувшись в волосы матери.
Шидзуко молчала. Юки пыталась взглянуть ей в лицо. Губы матери были плотно сжаты, словно она с трудом сдерживала слезы.
— Мама, я буду помогать тебе в новом доме. У нас будет самый лучший сад, даже лучше прежнего. Мы рассадим много ирисов. Возьмем у бабушки белые и желтые, хотя я больше всего люблю фиолетовые, — голос Юки дрожал.
— Договорились. Обустроимся в нашем новом доме, постараемся хорошо провести лето и осень. — Шидзуко погладила дочку по голове и снова улыбнулась — словно через силу.
— Мама, знай, что я во всем буду тебе помогать. Я все для тебя сделаю.
— Да, я знаю, — Шидзуко ласково гладила спину дочери — знаю, что ты все сделаешь.
За окном по-прежнему шелестел дождь, и шум его одновременно звучал и в отдалении и вблизи.
Юки больше не слышала звуков телевизора из комнаты отца. Она закончила распаковывать коробки и спустилась вниз. Комната отца была открыта, но там никого не было. Не было и машины мачехи — она обычно стояла перед домом. Юки вышла во двор.
Здесь мачеха пока ничего не изменила. Высокие ирисы, посаженные Юки вместе с мамой, росли так же, как в их старом доме. Аквилегии превратились в пышные кусты и дали новые побеги. Через месяц появятся красные, фиолетовые и розовые цветы, похожие на праздничные фонарики — и все из одного черенка. Юки подошла к клумбе с хризантемами и фиалками. Где-то высоко в ветвях кленов чирикали воробьи. Мама была права — ирисы оказались стойкими и уже на следующий год снова зацвели. Она была уверена и в том, что Юки справится без нее со всеми жизненными тяготами. Юки убеждала ее в этом тогда, два года назад, когда они смотрели на те же самые хризантемы и фиалки... «Напрасно мама мне поверила», — подумала Юки. Три воробья спорхнули с деревьев на землю, суматошно перелетели на соседний участок, вернулись и запрыгали около ирисов. Юки подошла к клумбе и села около цветов. Скоро на длинных стеблях ирисов распустятся фиолетовые и желтые цветки. Ирисы зацветают не одновременно — не так дружно, как розы и пионы, и, отцветая, жухнут, как проткнутые воздушные шарики. Ни один лепесток не падает на землю. Юки поднялась и пошла в дом. Она все время думала о матери. Да, это было неправильно — говорить ей, что я смогу жить без нее. А я так хотела бы взять свои слова обратно, но не успела.
(обратно)