— Прости меня, если сможешь...
— Все в порядке. Я прекрасно тебя понимаю. — Гладя спину внучки, Маса ощущала под майкой ее косточки. Юки всегда отличалась худобой. Маса опять вспомнила, как ее девочка стояла на верхней ветви каштана, вцепившись в толстый ствол, а пожарники уговаривали ее добраться до конца ветки и спрыгнуть вниз. «Я не могу, — объясняла им Юки, — мне страшно». Но докарабкавшись до крайнего сучка, она все-таки шагнула в пустоту. Бабушке этот спасительный полет показался вечностью. Маса закрыла глаза и сильнее прижала к себе внучку. Щека у Юки была теплой, а ее волосы пахли солнечной ранней весной.
(обратно)Глава 8
ОБИДЫ (май 1973)
Ханаэ, мачеха Юки, была с утра у врача и поэтому смогла приступить к уборке дома лишь в середине дня. Она протерла холодильник, стол и шкафы, плиту, вымыла полы. «Уборку нужно делать каждый день, — привычно рассуждала она, — иначе пыль накапливается. А на ручке дверцы холодильника остаются пятна: муж Хи- деки и падчерица Юки хватаются за нее всей ладонью, вместо того чтобы осторожно обхватывать пальцами. Некоторые женщины, — продолжала размышлять Ханаэ, направляясь в ванную, — живут в грязи две-три недели и лишь потом принимаются за уборку». Мать Юки Шидзуко очевидно, относилась к этому разряду. Когда Ханаэ три года назад вышла замуж за Хи- деки, Юки было уже тринадцать. Но никто ее не приучил убирать в доме, мыть посуду, аккуратно составлять список продуктов, перед тем как идти по магазинам.
Однажды у нее с падчерицей произошел наряженный разговор.
— Я вообще не понимаю, чему тебя учила мать, — язвительно сказала Ханаэ.
— Она учила меня тому, о чем вы не имеете представления, — вызывающе ответила Юки. — Учила меня рисовать, видеть и понимать природу. Я узнала от нее названия цветов, деревьев, трав. Она рассказывала мне интересные истории из ее жизни. Мама знала много такого, чего не знает никто.
— Но вот хорошим манерам она, кажется, тебя не научила.
— Не научила. А зачем мне хорошие манеры? Чтобы притворяться — любезничать с людьми, которым я не нравлюсь и которых не люблю я? Это же нечестно — сплошное лицемерие!
Выпаливая эту тираду, Юки пристально смотрела в глаза мачехи, хотя детям, по неписаным правилам хорошего поведения, так делать нельзя: они должны знать свое место.
Ханаэ опустилась на колени и принялась собирать волосы, прилипшие к полу ванной. Их не брали ни щетка, ни мокрая тряпка. Это были волосы Юки, более темные, чем у Ханаэ, не такие тонкие и тусклые. Очевидно, мать не приучила Юки расчесывать волосы надлежащим образом, аккуратно. Когда Ханаэ переехала в этот дом, ее поначалу буквально тошнило при виде длинных волос падчерицы на полу ванной, коридора и даже кухни. Хорошо, что Юки с тех пор стала стричься коротко.
Покончив с ненавистными волосами, Ханаэ вернулась на кухню. Перед буфетом она остановилась: бросились в глаза пузатый чайник цвета хурмы и стоящие вокруг него шесть чашек с блюдцами. В свое время Ханаэ выбросила всю кухонную утварь и посуду, которой пользовалась ее предшественница. Но этот чайный сервиз уцелел. В тот момент, когда она складывала его в коробку, чтобы отнести в мусорный бак, на кухне появился муж. Он долго смотрел на фарфор и наконец нерешительно спросил:
— Ты собираешься выбросить этот сервиз?
— А ты как думаешь?
— Может, все-таки оставить. Это был ее любимый чайный сервиз. — Хидеки никогда не произносил имя покойной жены — ограничивался местоимениями. Ханаэ оставила его предложение без комментариев. — Дорогая посуда должна передаваться по наследству, — продолжал Хидеки. — В нашем случае от матери к дочери. Если тебе неприятно видеть этот сервиз, спрячь его куда-нибудь.
Ханаэ вытащила из коробки и вернула на прежнее место в буфете чайник, расставила вокруг него, как было, чашки с блюдцами.
— Не обязательно держать сервиз здесь, на виду. Можно убрать его на чердак, — заметил Хидеки.
Ханаэ, молча повернувшись к нему спиной, стала полировать стеклянные дверцы буфета. Хидеки, поняв, что дебаты окончены, удалился в свой кабинет.
На чердаке хранилось множество вещей, предназначенных для Юки, но, на взгляд Ханаэ, совершенно не нужных. Она вспомнила, как впервые поднялась на чердак этого дома и оглядывалась по сторонам. Прежде всего она увидела три деревянных ящика с одеждой покойной. Вдоль стен стояли и другие ящики и коробки с наклейками, на которых аккуратным женским почерком (рука, несомненно, Шидзуко) было написано: «Одежда Юки-мла- денца», «Детские игрушки Юки», «Карандашные рисунки Юки», «Ноты Юки», «Сочинения Юки», «Школьные тетради», «Акварели Юки» и так далее. С тех пор Ханаэ дважды поднималась на чердак с намерением выбросить что-нибудь из этого, по ее мнению, хлама, но оба раза спускалась ни с чем: вещей было так много, что она не знала, с чего начать. Имя Юки на наклейках и педантичность покойной Шидзуко ее бесили. На чердаке она могла оставаться не более пяти минут: здесь ее охватывали тягостные воспоминания о восьми годах тайных встреч с Хидеки. И все эти долгие годы хозяйкой дома была другая женщина, набивавшая чердак всяким барахлом. В конце концов Ханаэ решила не разгребать эти завалы и вообще не подниматься на чердак — ей повсюду чудился удушающий запах рухляди.